Э.Т. Рычко - ДАТЫ И УРОКИ ИСТОРИИ. Евпаторийский синдром

Статья евпаторийского историка Э.Т. Рычко была опубликована в альманахе "Брега Тавриды" №2-3 за 1996 год.

***

В середине декабря 1854 г. в сражающийся Севастополь прибыл с личным письмом императора Николая I флигель-адъютант полковник Волков. Царь предписывал войскам произвести штурм и взять Евпаторию, превращенную турками, французами и англичанами в сильную крепость и тыловую базу. Официальный Петербург опасался движения союзников из Евпатории на Перекоп, что закупорило бы в Крыму армию Меншикова и остатки Черноморского флота. Теоретически такое развитие военных действий было возможно, и, в случае удачи, союзники заставляли Крым потерять значение театра военных действий, оттягивавшего на себя значительные силы противника от первостепенного Дуная.

Царским двором владели разочарование, страх и депрессия, вызванные утратой Россией ведущей роли в европейских делах, изменой бывших друзей, недавно заискивавших перед Николаем и лично ему обязанных сохра­ненными тронами. После 29 лет царствования еще вчера всемогущий монарх обнаружил полнейшее неумение разрешить возникшие экономические, политические, территориальные и культурные проблемы, остро обозначившийся в Польше, Финляндии, на Кавказе и в Крыму национальный вопрос (о поведении крымских татар в Крымскую войну). Горчайшим фактом для Романовых стала невозможность поднятия над Константинополем и черноморскими проливами Андреевского флага. Как соломина утопающему, самодержцу требовалась военная победа любой ценой, которая могла восстановить престиж династии. Соломиной должна была стать Евпатория, но высочайшие намерения совершенно не вязались с обстановкой в Крыму.

Здесь сразу следует оговориться, что никто из русских генералов и офицеров не верил в возможность взятия и удержания Евпатории, равно как и в Перекопскую вылазку противника. Последний, несмотря на численное и техническое превосходство, плотно и надолго увяз под Севастополем. Перед осаждавшими крайне остро стояли вопросы координации действий разноязычных армий, обеспечения их боеприпасами, продовольствием, фуражом, снаряжением, транспортом. Задерживалась выплата жалования офицерам и солдатам, рейдирование эскадр у русских берегов в водах Балтики, Белого, Охотского и Японского морей, бомбардировки Одессы и Соловецкого монастыря, поддержка движения Шамиля на Кавказе требовали огромных расходов, а результат был мизерным. Боевые действия не давали должного морального и материального удовлетворения; французскому зуаву или турецкому янычару нечем было поживиться в нищих приморских татарских и греческих селениях, малолюдные брошенные помещичьи имения и экономии не располагали к веселью и разгулу. На дворе была изматывающая душу слякотная и ветреная с перемежающимися морозами и теплом крымская зима. Может, высшее офицерство и видело в войне поле доблести, но у основной массы союзнических войск она не вызывала энтузиазма. Жестоко огорчили турок единоверцы-татары, не поднявшие в тылу русских зеленое знамя джихада. Ни туркам, ни французам, ни англичанам нельзя было отказать в умении драться, но эта война, при нарастающем сопротивлении русских, не способствовала высокому состоянию их воинского духа.

Уступая противнику во многом, армия Меншикова и флот не могли вести активных наступательных действий. Однако ратный дух защитников «Веры, Царя и Отечества» был исключительно тверд и высок. «Бессознательность — вот желанная основа для того патриотизма, который любезен начальству», — говорил М.Е. Салтыков-Щедрин. Абстрактно характеризуя царскую армию, на опыте Польской и Венгерской компаний с этим замечанием мы обязаны согласиться, однако применительно к Крымской войне оно нуждается в уточнении. В народе упорно жила еще с Отечественной войны 1812 года вера в освобождение крестьян-участников военных действий от крепостной зависимости. Поэтому героизм и запись в ополчение, волонтеры были массовым явлением. Убежденность, что против русского казака, матроса и солдата никто не устоит, жажда свободы, заслуженной на поле брани, рождали патриотизм высочайшей пробы. И еще. Что бы ни говорили мы сейчас, Крым для каждого россиянина был русской землей, он вошел в его плоть и кровь составной частью Родины, которая для всякого русского священна. Парадоксально: феодальную монархию яростно защищали именно те, кто наибольшим образом страдал от нее, ненавидел крепостничество и всячески желал ему кончины.

И все же сложность предстоящего набега на Евпаторию была очевидной. Не случайно, генерал К.Е. Врангель — командир Евпаторийского отряда, стоявшего заслоном под городом," отказался от чести командовать штурмом...ссылаясь на отсутствие опыта командования боевыми действиями.

Одиозность ситуации была налицо, но приказы августейших не обсуждаются, и операцию проводить нужно было обязательно. Меншикову не оставалось ничего другого, как назначить командующим штурмом генерал-лейтенанта С. А. Хрулева, незадолго перед этим вызванного из Дунайской армии на должность начальника штаба Евпаторийского отряда, благо послужной список Степана Александровича был впечатляющим, а репутация самая боевая. То, что начальник штаба становился командующим своего начальника отряда, старались не замечать, тем более, что Врангель предпочел отсидеться в тылу, да и чин у Хрулева был выше на одно производство.

В свое распоряжение он получил 22 пехотных батальона, 24 эскадрона улан, 5 казачьих сотен и один батальон волонтеров-греков. Всего это было около 19 тысяч человек при 108 орудиях. Для создания резервов пришлось выделить 2-ю бригаду уланской дивизии, и с целью прикрытия с восточной стороны, от Сакской косы к городу, поставили 2 драгунских полка. 32 орудия решено было также держать в резерве, поэтому силы наступающих еще до штурма оказались урезанными. Сосредоточение русских войск не прошло мимо внимания неприятеля, помог ему определить намерения Хрулева и перебежчик-поляк, а ожидание подходившей от Перекопа пехотной дивизии и необходимость дать отдых солдатам после марша по раскисающей днем зимней степи отодвинули начало операции. Внезапность не получалась, не оказалось плана Евпатории и, что самое печальное, не была известна численность и вооружение гарнизона.

Противник между тем не дремал. Получив сведения о готовящемся набеге русских, турки перебросили сюда крупные силы пехоты и кавалерии из египетских и турецких частей, стоявших в Азии. Всего к 5 (17) февраля 1855 г. в гарнизоне насчитывалось примерно 34 тысячи солдат, усиленных корабельной артиллерией 6-ти судов, бывших на рейде, и многочисленными крепостными орудиями и полевыми пушками, стоявшими на трехсаженном оборонительном валу и старых каменных стенах средневековой цитадели. Перед валом был вырыт широкий ров глубиной в 2—3 сажени, куда была пущена морская вода. Старые стены и новый ров фортеции усилили бастионами, между которыми проложили дороги для быстрого маневра силами. Пространство перед крепостью было очищено от строений слободок и посада, отсюда наступавшие не имели никакой естественной защиты. Со стен города далеко просматривалась степь, и оборонявшиеся регулярно наблюдали рекогносцировки русских казаков и улан, среди которых мундиром и белым конем выделялся Хрулев.

Тем не менее, выдвижение русских на исходные позиции у стен цитадели противник прозевал. В ночь на 5(17) февраля саперами и добровольцами из местных жителей были оборудованы в 500 шагах от рва с водой позиции для 76 орудий, а батальон греков и четыре сотни спешенных казаков скрытно заняли еврейское кладбище, расположившись за его стенами, камнями, между могил. Атаку Евпатории решено было вести тремя колоннами: правая атаковала со стороны Ак-Мечетской дороги, средняя от с. Оразы, где находилась штаб-квартира отряда, левая действовала по Багайской дороге через еврейское кладбище. Хрулев уповал на отвагу, дерзость, распорядительность и точный расчет солдат и командиров, быстроту и традиционно высокое мастерство русских артиллеристов. И еще, наверное, генерал верил в военное счастье и удачу, которые до сих пор не обходили его в бою стороной.

Бой начался в 6 часов утра стрельбой штуцерников и орудий, собранных у кладбища. Турки немедленно ответили яростной пальбой с вала, стен кораблей. Против наступавших действовали более сотни орудий и несколько тысяч ружей, пускались со стен и ракеты с гранатами. Тем не менее уже к 9-ти часам в городе начались пожары и были взорваны прямыми попаданиями несколько пороховых погребков и зарядных ящиков. Под огнем осажденных русские передвинули орудия на 200 шагов от крепости и начали стрельбу картечью. Канонада была страшной, с обеих сторон действовали примерно 200 пушек, но превосходство выучки русских пушкарей начало сказываться. Часть батарей осажденных, стоявших на стенах и бастионах, были выведены из строя. Это позволило атакующим подойти на сотню шагов к оборонительному рву и начать накапливаться для приступа. Заметив угрозу, турки переместили взамен разбитых орудий артиллерию со своего левого фланга на правый, а их пехота и кавалерия на левом крыле под при­крытием судовой артиллерии вышла на вылазку с намерением ударить во фланг наступающему левому отряду русских. В свою очередь, закрыв угрожаемый участок цепью казаков и конной батареей, выскочившей на картечный выстрел, греческие волонтеры, спешенные драгуны, уланы и пехота Азовского полка под командой генерал-майора Огарева ринулись на штурм. Турецкий отряд, вышедший из стен крепости на вылазку, немедленно вернулся в цитадель, и турки, расположившись на крышах домов, валу, стенах крепости и бастионах, открыли бешеный ружейный огонь по подходившим ко рву российским войскам. Пространство между Сасык-Сивашем и городом заволокло дымом, наступавшие ввели в сражение несколько легкоконных батарей и, невзирая на яростное сопротивление осажденных, к 10 часам вплотную подошли ко рву. И здесь, перед решающей фазой боя, обнаружилось, что у артиллеристов кончается порох, а сделанные из 6-аршинных шестов лестницы не годятся для преодоления рва и стен, т. к. коротки. Брошенные в ров, они поплыли, не доставая до противоположного берега. Так удачно начатый штурм захлебнулся.

Солдаты и казаки торопили своих командиров, говоря, что взять город уже нетрудно, что противник деморализован и напуган, все ждали команды к новой атаке, но Хрулев приказал отступать. Он понимал, как неверна мо­жет быть победа, когда нечем стрелять и враг перегородил кривые улочки и переулки баррикадами, как стойко дерется лишенный возможности к бегству противник, каким губительным для русских в занятой крепости окажется огонь с кораблей. Наверно, Евпаторию можно было и разрушить, что и требовал Петербург, но вот удержать ее при сложившихся обстоятельствах явно не по силам. Не случайно осторожный Меншиков, готовя операцию, рекомендовал обойтись демонстрацией штурма, дабы ублажить императорский двор, но никак не губить напрасно людей и силы. И поэтому сейчас Хрулева больше занимала мысль о том, как бы с меньшими потерями вывести войска от крепости и не уронить чести.

Отход русских прикрыли конные батареи, казаки и уланы. Он был организованным и быстрым. Уже к 11 часам колонны вышли из огневого соприкосновения,с противником. Ядра и бомбы с кораблей не достигали их. За спинами отступавших горела Евпатория. Потеряв 768 человек, они уходили на Оразы и Севастополь. Потери врага составили 377 убитых и раненых, из них турецкие — 364.

Не желая являться на глаза монарху с черной вестью, полковник Волков доехав до Екатеринослава, известил двор о поражении телеграммой. Операция оказалась не только бесполезной, невзирая на моральное удовлетворение и похвалу, высказанные Петербургом, всем стало ясно, что это — поражение, влекущее за собой выводы о невозможности победного исхода всей войны. Печальное известие было получено в Зимнем дворце 24(12) февраля, вероятно, утром, т. к. в этот день, как записано в камер-фурьерском журнале, Николай с «...докладами гт. Министров принимать не изволил, но отсылал дела к Его Высочеству Государю-Цесаревичу». Именно тогда, 12 февраля, начинает разыгрываться новый акт драмы, чье действие было заложено еще Венским конгрессом 1813—1815 гг. и так печально для России продолжено Крымской войной, слабым и внешне малозаметным эпизодом которой было сражение у стен Евпатории.

Наступила неминуемая расплата за самовластье, ошибки, тиранство, дутое величие, пересечение свободы мысли, самомнение, тщеславие, политические игры в солдатики. Страшное разочарование в императорах Пруссии, Франции, Австро-Венгрии оборачивалось жуткими ночными кошмарами. Состояние императора усугубила гриппозная лихорадка, «инфлуэнца», как тогда говорили. Еще в январе, на свадьбе дочери гр. Клейнмихеля, куда он поехал, не обращая внимания на сильнейший мороз, в красном конногвардейском мундире и лосинах с шелковыми чулками, монарх простудился. С конца января он скрывал от окружающих свое гриппозное состояние, а в феврале, когда болезнь стала очевидной, запретил печатать бюллетени о своем здоровье. Поездки в экзерциргауз на проводы и смотры идущих на войну маршевых батальонов лейб-гвардии Преображенского и Семеновского полков и Саперного полубатальона усугубили ход болезни, но стараниями врача грипп постепенно отступал. Вето взрослую жизнь самодержец страдал бессонницей — и в эти дни она, перемежаясь с лихорадкой, не покидала его, изматывая еще и головными болями. Внешне император старался держаться бодро, и о заболевании мало кто знал. Пик болезни пришелся на 6— 10 февраля, затем наступило улучшение. И тут пришло известие об исходе операции у Евпатории. Оно было убийственным для Николая. Очевидцы сохранили для истории фразу, горестно произнесенную им по прочтении телеграммы: «Сколько жизней пожертвовано даром! Бедные мои солдаты!».

Первая часть этого восклицания, по существу, была итогом всего царствования. Демократия и цивилизация Европы заставили Россию Николая I сбросить жандармский мундир. Король оказался голым. И он должен был уйти.

К полуночи со 2 на 3 марта (17—18 февраля) 1855 г., по свидетельству лейб-медика Мандта, государь был практически здоров. Не опасаясь беды, у постели выздоравливающего дежурил врач Карелль. Он не мог знать, что выздоравливающий больной себе присудил смертный приговор. Мы никогда не узнаем, какие видения носились в мозгу самоубийцы. Польша начала тридцатых годов, Венгрия, не получившая благодаря корпусу русских солдат свободу, декабристы, петрашевцы, поэты и жандармы... А, быть может, ничего этого не было? Может, был просто стыд за великое унижение огромной страны, доведенной таким монархом до позора и нищеты и убогости в условиях средневековой крепостнической отсталости? За солдат и матросов Севастополя, порой с топорами идущих на штурм люнетов и батарей вооруженного по последнему слову военной техники врага? Все эти кошмары разрешились скоро. В начале ночи 3 марта (18 февраля) Николая Павлович Романов — российский император и самодержец — заставил доктора Мандта дать яд, приняв его как единственный способ ухода из жизни царственной особы, как последний шанс покинуть этот мир, не потеряв приличия.

Смерть Николая I была предметом толков во всей Европе, некоторые готовы спорить о ней и сейчас, так много неясного и таинственного она хранит. Монархисты самоубийство отрицают, врачи поражаются медицинской этике придворных лекарей Мандта, Карелля, Рауха, Маркуса, анатома и бальзамиста Грубера, психологи удивляются стойкости отходившего в иной мир императора и мужеству наследника Александра, перед исповедью посвященного отцом в таинство своей кончины. Но, в любом случае, и перед ликом смерти Николай I оставался верен себе: он попросил одеть себя в мундир и умер на узкой железной койке, покоясь на кожаной подушке и тонком тюфяке. Тело императора было покрыто солдатской шинелью. «Казалось, что смерть настигла его среди лишений военного лагеря, а не в роскоши пышного дворца», — вспомнит фрейлина Анна Федоровна Тютчева, а ее отец, великий поэт, большой умница и тонкий дипломат напишет на кончину властелина:

Не богу ты служил и не России,
Служил лишь суете своей,
И все дела твои, и добрые и злые, —
Все было ложь в тебе, все призраки пустые:
Ты был не царь, а лицедей.

Царь умер 3 марта (18 февраля) в 12 ч. 20 м., а ложь и лицедейство продолжались. Тело его было набальзамировано, согласно предсмертному желанию, по системе Ганоло, когда после анатомирования и введения консервирующих препаратов на шее еще делался разрез и в артерию пропускался электрический ток. Пытаясь представить смерть естественной, сохранению облика умершего врачи уделили большое внимание, бюллетень о кончине, как и раньше о болезни, был выпущен с опозданием и искажениями. Усиленно поддерживалась версия о скоротечной лихорадке и параличе. Но яд быстро продолжал делать свое дело. Не случайно современники отмечали почти молниеносное разложение тела. 21 февраля в дневнике Тютчевой мы находим запись о том, что из-за страшно изменившегося лица, его вынуждены были покрыть платком, а «...на панихиде запах был нестерпим. Тело в полном разложении...» По обычаю тех времен тело императоров шесть недель ждало погребения. Это делалось для того, чтобы проститься с ним успели жители самых отдаленных губерний. Николай определил свой срок прощения с народом тремя неделями. Они были наполнены слезами, суетой, мистикой, искренним горем императрицы и семьи покойного, и пустословием и лицемерием карьеристов. В европейских столицах стоял гул непонимания неожиданной кончины такого грозного и столь слабого монарха, оттуда шли потоком соболезнования лживых и истинных друзей России, где призрак умершего еще жил над ее прекрасными и такими нищими просторами.

Запись А.Ф. Тютчевой 6 марта: «Все кончено. Свершилось, Императора Николая сегодня похоронили, и от этой величавой фигуры, которая тридцать лет витала над судьбами Европы, не осталось ничего, кроме надгробной плиты среди множества других плит и исторического имени, над которым потомство произнесет свой приговор»... Севастополь был частью этого приговора. Израненный, но не сдавшийся, он сражался до конца августа. После падения Малахова кургана, бывшего центром и опорой всей обороны, было решено оставить Южную сторону. 9 сентября (н.ст.) переправа войск по временному мосту на Северную была закончена. Мост развели и притянули к северному берегу. Взрывы на Павловской и Александровской батареях, расположенных на выступающих в море мысах, на брошенных артиллеристами пороховых погребах, пожары, тучи дыма, языки пламени, черная пыль, висевшая над бухтами, обозначили место, ставшее колыбелью и могилой Черноморского флота. Шлюпки с группами прикрытия подошли к основным силам. Не скрывая слез, глядели солдаты и матросы на разрушенный и догорающий город, 11 сентября прошел сильный дождь, погасивший пожары. 115-тысячная армия русских сконцентрировалась в долине р. Бельбек. Противник стоял рядом, и было ясно, что наступило пассивное равновесие сил, когда обе стороны захлебнулись войной. 30 марта 1856 г. в Париже был подписан договор России с Англией, Францией, Турцией и Сардинией, ставший крахом неограниченной монархии и покоящегося в усыпальнице Петро-Павловского собора Николая I.

И если крах политики Николая I был очевиден, то самодержавию нужны были еще десятилетия, чтобы уйти со сцены. По образному выражению Ф.И. Тютчева, «судьба России уподобляется кораблю, севшему на мель, который никакими усилиями экипажа не может быть сдвинут с места, и лишь только одна приливная волна народной жизни в состоянии поднять его и пустить в ход».