Роман Александра Стома "Рыжий Кот против фрау Босс,
или Сквозь мутные стекла времени"

*****************************************

С давних времен солнечная Евпатория слывет лучшим местом морских купаний. Это и побудило Советскую власть объявить её Всесоюзной детской здравницей. И состоять бы городу только в этом благостном качестве, если бы не годы фашистской оккупации, повлекшие за собой невосполнимые потери, оставившие после себя скорбные воспоминания о тысячах безвинно погибших.

Их памяти и посвящена эта книга.

Книга является художественным произведением и не может в полной мере быть использована для краеведческих исследований.

ПРОЛОГ

Борис Васильевич очень удивился: как это так жить у моря и ни разу не подержаться за шкоты. Я, признаться, не покраснел от стыда, но на испытание шкотами согласился.

Мы работали на одном заводе, но встречались большей частью на планерках. Но случилась совместная командировка, после которой и последовало приглашение на морскую прогулку.

Так в прекрасную воскресную рань я оказался на базе городского яхт-клуба. По заливу носились легкие кораблики, утренний бриз туго надувал паруса. Борис Васильевич ждал меня на причале.

Еще до выхода в море он указал мне мой «шесток» на банке (так следовало называть скамейку) и объяснил, как нужно орудовать двумя веревками (это и были шкоты). Сам же, подняв парус, сел за руль. Отойдя подальше от берега, мы легли в дрейф, чтобы полюбоваться открывшейся панорамой. Благодаря двум церквям и мечети, город с моря смотрится торжественно, а из-за обилия зеленых насаждений – уютно, что с земли не так заметно. К полудню ветер стих, и парус обвис, как простыня на веревке.

- Команде отдыхать! - приказал капитан и полез в сундучок, который нужно было называть рундуком, и вынул оттуда снедь и бутылку водки.

- В следующий раз мы прихватим с собой удочки и наловим столько рыбы, что жены наши ахнут, - сказал он, расстилая на банке газету.

Мы стояли примерно в километре от берега, у борта тихо плескалась вода. Она была настолько прозрачной, что просматривалась до дна. Мимо проплывали рыбешки, которые и должны были удивить наших жен. Рассматривая эти прелести, я подумал, что следующего раза, скорее всего, не будет. Водки выпить я и на берегу смогу, зато ладони не будут саднить от дерганья за веревки.

Выпили, стало веселее. Я на минуту почувствовал себя приобщенным к великой когорте мореходов. А как иначе: внизу снуют рыбы, вверху, требуя выкуп, носятся горластые пираты в образе чаек.

- Было время, я и мечтать не мог о такой благодати, - задумчиво глядя вдаль, проговорил Борис Васильевич.

Я спросил бодро:

- Аль взгрустнулось чего?

- Да нет, просто воспоминания нахлынули.

И тогда я, к случаю, процитировал стихи одного местного поэта:
- И память я на помощь призову
Напомнить мне до крохотной детали
Все, что мы в этой жизни испытали,
Пытаясь удержаться на плаву.

- Хорошие стихи, - отозвался Борис Васильевич, - случайно не твои? Ну,все равно хороши. Под них не грех и повторить.

Выпили. Мой капитан помрачнел еще больше.

- И все же, Борис Васильевич, вас что-то гложет.

- Ну, не гложет, но как-то не по себе.

После небольшой паузы спросил:

- Хочешь, расскажу кое-что? Кстати, об этом я на заводе никому не говорил.

Почему бы не хотеть? Яхту слегка покачивает, чайки, получив желаемое, улетели к берегу. Даже летнее солнце, скрывшись за легкими облаками, не донимает. А тут еще таинственная избирательность: на заводе никому, а здесь – пожалуйста! Забегая вперед, скажу: не будь этого рассказа, прогулка запомнилась бы тишиной, да саднящими руками. А так…

Борис Васильевич разлил остатки водки по стаканам, крякнул и, повернувшись ко мне всем корпусом, начал повествование:

- И я, как тот поэт всю жизнь то и делаю, что пытаюсь удержаться на плаву. До войны, когда тебя еще в проекте не было, я жил в поселке Раздольном, что на северо-западе Крыма. Тогда он назывался Ак-шеих. Населения чуть больше тысячи человек. Море в семи километрах, там пристань Сары-Булат, военные катера, а чуть поодаль - пограничный пост. Вот и вся экзотика.

В ту пору я жил в доме, оставшемся от родителей. В 1938 году мне, как комсомольскому активисту, райком партии предложил должность заведующего сельповским магазином. Тогда таких скороспелых руководителей называли «выдвиженцами». За плечами у меня семь классов - предел того, чего можно было достичь, не выезжая в город. Кстати, сильно грамотных в то время в поселке вообще не было.
Борис Васильевич перегнулся через борт, зачерпнул ладонью воды, плеснул себе на лицо и продолжал:

- Итак, я заведующий магазином. Это, конечно, громко сказано. В моем подчинении только продавец, а сам я - и грузчик, и экспедитор, и бухгалтер, а то и шофер. Своей машины у магазина не было, брал в колхозе.

В одну из поездок на склад Сельпо долговязая кладовщица Ленка Жуковская предложила мне взять к себе на постой молодого мужика. Я тогда еще подумал: не жениха ли себе присмотрела? Иначе чего было ей, кроме платы за постой, обещать подбрасывать дефицит в мой магазин?
Постоялец, лет ему чуть за двадцать, одет простецки: полушерстяной мятый пиджак, брюки с пузырями на коленях, белые парусиновые туфли, давно не видевшие зубного порошка. Сразу бросилась в глаза горделивая осанка и холеное лицо. По костюму - работяга, по обличью - барин. Зовут Андреем, паспорт в порядке, по специальности, это он сам сказал, археолог, занимается подготовкой фронта работ для московской экспедиции. Меня проблема древних греков как-то не интересовала, поэтому и в детали не стал вникать. С той поры магазин, как говорят, начал цвести и пахнуть. С хлебом никогда перебоев не было, а для того времени - уже много.

Так прожил у меня Андрей целый год. Случалось, куда-то отлучался, и я его долго не видел, а вернется, сразу же за всё рассчитывался.

Пришла весна 1940 года. К тому времени я подсобрал деньжат и решил подремонтировать свой дом. Начал с самого легкого: с доставки песка. Ехать нужно было к пристани Сары-Булат, там у меня знакомый пограничный начальник, поэтому не нужно было оформлять документы. Вечером поделился своими планами с постояльцем. Он выслушал меня с интересом и тут же вызвался поехать со мной. Я сразу согласился: кому помешает лишняя пара рук при погрузке?.

Рано утром пошел в колхоз, взял машину без шофера, заскочил домой, кинул лопаты в кузов и - поехали. Начали погрузку. Андрей бросил несколько лопат песка и исчез. Я закончил работу, а Андрея все нет. Пошел искать. У рыбацкого стана захожу за сарай где рыбу вялят, и вижу: Андрея. Он стоит за развешенными сетями и щелкает фотоаппаратом - военные катера! У меня все оборвалось. Кричу, как резаный: прекрати! Он крутнулся на месте, а в руке наган! Ствол, не шелохнувшись, смотрит мне в лицо. Перетрусил я. А он убрал оружие и спокойно говорит:

- Загрузился, хозяин? Тогда поехали.

Уже по дороге я сказал:

- Сегодня же, Андрей, ты уйдешь из моего дома.

- Ты меня гонишь?

- Ты знаешь, какое сейчас время, - ответил я. - Мне совсем не хочется из-за тебя на Соловки загудеть.

- Черт с тобой, - согласился он, - но эту ночь я у тебя переночую, а утром уйду.

Всю ночь маялся: доносить о случившемся в НКВД или не доносить? А тут еще боялся, что придушит. Ушел Андрей мирно. Я же, глядя ему вслед через окно, решил: коль сразу не доложил, с НКВД не связываться. Он исчез, вскоре и Ленка куда-то исчезла.

Тут началась война. В армию меня по здоровью не взяли. В конце же октября в поселок вошли немцы. Они сразу принялись за активистов Советской власти. В их число попал и я. Вместе с другими бедолагами сижу в КПЗ. Начали вызывать к следователю. От него редко кто возвращался своим ходом, чаще, избитого, полицаи затаскивали в камеру волоком. Спрашиваем избитого: за что это тебя? Молчит, а если и отвечает, то зло: побудешь там, сам узнаешь. Так и перестали спрашивать.

Дошла очередь до меня. Сижу на табуретке перед следователем и дрожу. А он что-то пишет - я его не интересую. Весь изнервничался. Что тянут? Когда бить начнут? Вдруг в комнату заходит гестаповский офицер. Его только не хватало. Следователь вскакивает. Как-то автоматически встаю и я. Офицер махнул рукой, следователь сел, а я продолжаю стоять. Тогда он подходит ко мне и давит (не бьет!) рукой на плечо, и я плюхаюсь на табуретку. Слышу и ушам своим не верю:

- Как жизнь, Боря?

Ну, думаю: началось. Мягко стелет - жестко спать будет. Мямлю что-то.

Гестаповец смеется:

- Не узнаешь меня?

А я боюсь глаза поднять. Опять что-то мычу.

- А ты и впрямь меня не узнал, - говорит офицер. Жестко берет под подбородок и поднимает мою голову. Андрей! Это его я тогда выгнал из своего дома! Ну, сейчас начнется!

- Ты хоть и отказал мне тогда в постое, - говорит он, - но, молодец, что хоть не выдал.

- Бить будешь? - спросил я.

- Зачем? Наоборот, я хочу тебя выручить. Увидел твою фамилию в списке и подумал, что из тебя хреновый большевик получился. Согласен?

- Согласен, - повторил я, как сомнамбула.

- Другого ответа я и не ждал, - сказал гестаповец и, смеясь, добавил, - лучше быть плохим большевиком и остаться живым, чем хорошим и в петле болтаться.

Засмеялся и следователь. Только мне было не смешно.

- А сейчас, если приду, прогонишь? - спросил Андрей и, не дождавшись ответа, приказал следователю:

- Выпишите ему пропуск, и пусть катит на все четыре стороны.

Меня тогда взяли на улице, поэтому в камере вещей не было, поэтому я бочком, бочком и вон из КПЗ. Так бочком всю оккупацию и прожил: ни с кем не боролся, никому не служил.

Наши пришли в апреле 1944 года. Сразу началась сортировка мужиков: кого в кутузку, кого в армию. Я был чист и меня - в армию. Та воинская часть, где я числился, замешкалась при формировании и в штурме Севастополя не участвовала. Нас отправили на Северо-западный фронт, под Кенигсберг. Пока ехали, перезнакомились. Многие были из Крыма. Рядом со мной в телячьем вагоне на нарах лежал Леня Пахомов, пацан из Евпатории. Мы с ним в одной роте оказались. Он связист, а я рядовой пехоты. Только мало пришлось нам повоевать: ему немецкий пулеметчик «прошил» ноги, а меня прибрал к рукам СМЕРШ.

Предъявили обвинение по статье 58 пункт 12. Это недонесение о достоверно известном преступлении. Как я понял, Андрея наши где-то взяли в плен, и на допросе он так подробно рассказал о своем пребывании в Крыму, что и обо мне, скромном завмаге, в органах узнали. Так я и загудел в Воркуту на долгие десять лет. Не чаю, как жив остался.

Борис Васильевич замолчал, взгляд его притух. Я придвинул к нему свою недопитую водку. Он ее молча выпил. Украдкой рассматриваю: уголки глаз опустились, даже уши стали квёлыми. Может они и раньше были такими? Не замечал.

Теперь я понял почему он на заводе не рассказывал об этом эпизоде своей жизни. Кто в Евпатории не слышал о фашистской изуверке Жуковской? Это под ее руководством и при ее непосредственном участии были убиты тысячи людей. На заводе его сразу бы спросили: не гложет ли тебя совесть, хренов «выдвиженец»? Ведь при твоем попустительстве ей удалось избежать ареста. А близкий родственник того, кто остался лежать в общей могиле, мог и морду начистить.

Не знаю, что подвигло Бориса Васильевича рассказать мне все это - совесть или затаенная обида на советскую власть? Скорее всего, банальное желание выговориться. Давно замечено, что старики живут прошлым. Настоящее им неинтересно, а будущее – за пределами их жизни. Я скорбно вздохнул и сочувственно проговорил:

- Да, такому не позавидуешь.

В ответ Борис Васильевич кивнул.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ОН ВИДЕЛ МЕНЯ ИСПУГАННОЙ!

ГЛАВА I

Заведующая складом Ак-Шеихского (ныне поселок Раздольное - М.Б.) Сельпо Елена Жуковская жила в небольшой комнатушке по месту работы, выделенной ей правлением. Зоя, ее дочь, такая же долговязая, а от этого несколько сутулая, сидит за уроками.

- Зоя, выпрямись, - повелела мать, входя в комнату, - сколько можно говорить одно и то же.

Девочка недовольно нахмурилась, но выпрямилась и тут же, будто в отместку, спросила:

- Скажи, мама, мы еще долго будем жить в этой тюрьме?

- А что тебя здесь не устраивает? - делано удивилась мать, хотя наизусть знала претензии девочки.

- Днем я не могу пригласить к себе подруг - нужен пропуск, вечером я не могу выйти погулять - проходная закрывается в шесть часов.

- Не я устанавливала этот порядок, - уже в который раз повторила мать. - Нас поселили здесь с условием, что мы не будем приводить к себе посторонних и сами вечерами не будем разгуливать. Я тебе уже говорила, что до нас этот склад дважды обворовывали, а гостеприимных заведующих строго наказали: одного посадили, другого уволили с «волчьим билетом». Хочешь, чтобы и со мной такое случилось?

- Я этого не говорила. Я спросила: долго ли нам жить в этой тюрьме?

- Придется потерпеть.

- Сколько?

Ответа не последовало, ибо по створке окна кто-то осторожно постучал. Мать отодвинула занавеску. Это был сторож.

- Елена Александровна, вас там спрашивают, - сказал он в открытую форточку.

- Кто?

- Я не спросил, а он сам не назвался.

- Узнай.

Не к каждому она выходила. Стремящихся поговорить с глазу на глаз с заведующей складом Сельпо было много, но у нее редко было тому желание. На этот раз, услышав имя визитёра, засуетилась. Сторож услужливо предложил:

- Может, пропустить сюда, Елена Александровна?

- Нет, нет, - ответила та, - сама выйду.

- А кто этот Андрей? - спросила Зоя.

- Так, один знакомый.

За проходной ее действительно ждал Андрей, он же Клаус Казелла, гауптшарфюрер СС (оберфельдфебель). Коротко ответив на приветствие, она раздраженно напомнила:

- Я вам на сегодня не назначала.

- Это так, - согласился Андрей, - но давайте сначала отойдем.

По дороге к ближайшему скверу она продолжала возмущаться:

- Вам назначено на пятое, два дня не могли подождать?

- Может, присядем? – спросил Андрей, показывая на одинокую скамью у засохшей клумбы.

Присели.

- Говорите, - властно потребовала Жуковская.

- На этой неделе я был в Евпатории.

- И что вас туда занесло?

- Формально - служба. Посетил музей, обменялись археологическими новостями. А фактически мне нужно было встретиться с Мазуром.

- По своей инициативе?

- Нет, конечно. Кстати, он просил передать, что вас отсюда скоро отзовут в Евпаторию.

- Сказал зачем?

- Нет, но из разговора стало понятно, что это как-то связано с аэродромом. Шеф считает, что мы здесь с вами околачиваем груши.

- И ради этого сообщения вы нарушили график встреч?

- Нет, унтерштурмфюрер (лейтенант), я не стал бы его нарушать ради этого сообщения. Мой приход связан с другим событием.

- Тогда что? Но прежде замечание: никаких званий, только имя. Учтите.

- Учту. Так вот, вчера мне удалось проникнуть в зону военной базы у пристани Сары-Булат.

- Поздравляю! Но и это могло подождать.

- Не торопитесь, Елена Александровна. Во время фотографирования объекта я услышал за спиной вскрик. Оборачиваюсь. И что я вижу?!

- И что вы видите?

- Вижу хозяина дома, у которого вы меня поселили!

- Он вас выслеживал?

- Нет, он приехал без меня в то место за песком. Загрузился и, по русскому обычаю, решил хоть что-то украсть. У сарая рыбаков, где вялилась рыба, он и увидел меня. Не знаю, как я его не пристрелил. В поселок я вернулся уже на его машине. Свои действия я объяснил любопытством простачка, никогда не видевшего военных кораблей, а он сделал вид, что поверил.

- Вы говорите, этот случай произошел вчера?

Андрей кивнул.

- Значит, с момента вашего разоблачения прошло более суток. Почему ваш хозяин, как я догадываюсь, еще жив, а вы спокойно разгуливаете?

- Мой хозяин оказался благоразумным человеком.

- Это он вам сам сказал?

- Конечно, нет. Ночь я провел в его доме. Своим присутствием помешал ему сгоряча побежать в органы, а днем организовал слежку. Он из магазина не отлучался, весь день просидел у себя в конторке. Свое безвылазное сидение объяснил продавщице плохим самочувствием. Догадываюсь, что все это время в нем боролись два чувства: патриота и труса. Как я понял, трус победил. Сейчас он в своем доме.

- Вы уверены, что сейчас он не строчит донос в НКВД?

- Если сразу не побежал, то уже не побежит. Он не может не понимать, что за каждый час промедления с него спросят.

- Это вы не можете не понимать с каким гадким материалом нам приходится работать! Это же страна фанатиков и дураков! В общем – быдло!

Жуковская хотела еще что-то добавить, но Андрей прервал ее:

- Минутку, - сказал он, - я решил временно покинуть Ак-Шеих. Не из боязни, что хозяин настрочит на меня донос, а из понимания, что НКВД, в силу своей бестолковой практики, может случайно его арестовать. А там достаточно припугнуть, и он выложит все, что знал и что не знал.

- И ниточка потянется ко мне. Вы об этом подумали?

- Подумал, поэтому и посмел вас побеспокоить во внеурочный час.

***

Два дня спустя заведующая складом Сельпо подала заявление об увольнении, чем поставила руководство в затруднительное положение. Полноценной замены Жуковской не было и в ближайшей перспективе не предвиделось. Председатель правления Шпект вызвал ее к себе для вразумительной беседы.

- Какая муха вас укусила, Елена Александровна? - спросил он с порога. - Вы хорошо подумали, прежде чем написать эту галиматью? – он показал ей тетрадный лист бумаги, на котором было написано заявление.

Жуковская не спешила с ответом. Она удобно уселась у стола начальники, глубоко вздохнула и после паузы грустно произнесла:

- Нет, Рувим Яковлевич, не муха меня укусила. Мое заявление - плод бессонных ночей.

- Что-то не похожи вы на измученную бессонницей.

- И вместе с тем, это так. Дочь меня совсем измучила, она называет наше место проживания тюрьмой.

- И все из-за того, что вы живете на территории склада? Так этот вопрос мы с вами обсуждали при приеме на работу. Я тогда еще говорил, что ваш предшественник в тюрьме. И не потому, что сам воровал, а потому, что превратил свою комнату в место встреч, чем и создал условия для обворовывания склада. Вы тогда с пониманием отнеслись к заявленным строгостям, сейчас же они вам кажутся чрезмерными.

- Я и сейчас не сетую, но дочь житья не дает.

- Скажите ей, что руководство Сельпо думает об улучшении ваших жилищных условий.

- Квартиру дадите?

- У меня квартир нет, - досадливо сморщился Шпект, - речь может идти только о более удобном служебном жилье, допустим, с выходом на улицу. Для этого мы сделаем некоторую перепланировку склада.

- И мне негде будет вывешивать свои постирушки.

- Ладно, подумаем и об этом.

- Не ломайте голову, Рувим Яковлевич, я твердо решила переезжать в город, в какой, правда, еще сама не знаю.

- Вы решили, да еще твердо, - с явной издевкой повторил председатель. - Пора бы знать, милочка, что решения на социалистическом предприятии принимает первое лицо, а не все, кому это заблагорассудится. По закону я могу вас не уволить, и никуда не денетесь, будете работать, как шелковая. И вообще… Что вас вдруг потянуло в город? Сказку о дочери можете оставить для месткома, я знаю ваш характер и уверен, что, при желании, вы можете справиться не с одной такой дочерью. Что вы не видели в городе и что вас тут не устраивает?

- Вы правы, Рувим Яковлевич, я могла бы справиться со своей дочерью, если бы посчитала, что она просто капризничает, но она у меня умница, поэтому хорошо осознает, что здесь нет условий для достойного ее развития. Сельский уровень преподавания не для ее пытливого ума. Но и это не все.

Жуковская метнула взгляд в сторону начальника и томным голосом произнесла:

- Признаться, и это главное, я очень устала без мужской поддержки…

Шпект удивился:

- Так в чем проблема, что вам мешает выйти замуж? Вы видная женщина, у вас хорошая работа. Тем более, как мне докладывали, у вас буквально на днях была встреча с молодым человеком.

- Вам докладывали? За мной установлена слежка? - встревожившись спросила Жуковская.

- Успокойтесь, - ответил Шпект, - после того воровства, когда и мне здорово досталось, я приказал сторожам ставить меня в известность обо всех посторонних лицах, посещавших склад во внеурочное время.

- Так этот человек даже шага не сделал по территории склада!

- Правильно. Даже больше, вы отказались от предложения сторожа пропустить того человека на склад. И это, как вы понимаете, характеризует вас с лучшей стороны.

- Выходит, по вашему приказу сторож меня еще и провоцировал?

- Нет, это его самодеятельность, за что он получил внушение.

- Нет, Рувим Яковлевич, после такой самодеятельности мне еще больше захотелось отсюда уехать.

- А мне, уважаемая Елена Александровна, еще больше не хочется вас отпускать! И кто вам мешает выйти замуж за того парня, что приходил? Кстати, он местный? Я его знаю?

- Он из другой деревни. Тракторист.

- Так чем не пара?

- Оскорбляете, Рувим Яковлевич, сельский мужик мне как раз не пара. У меня диплом, и вы это знаете!

- Ну, не надо так категорично. В жизни все бывает. Вот, например, заведующий нашим магазином. Видный, перспективный парень, при хорошей должности, образован.

Тут Шпект внезапно остановился, подумал и продолжал:

- Хотя нет, эту кандидатуру я снимаю. Если вы поженитесь, то кто-то из вас должен будет расстаться со своей должностью, а это в мои планы не входит. Нужно искать другого.

Он задумался, а Жуковская, чуть прикрыв веки, наблюдала за ним. И тут он воскликнул:

- И вообще, что это вы из меня сваху делаете?

- Нет, Рувим Яковлевич, это не я вас, а вы из меня девку на выданье сделали.

- Все! Разговоры закончились. Идите, работайте!

Жуковская не спешила идти работать, она продолжала сидеть у стола и, как показалось Шпекту, многозначительно на него посмотрела.

- Что еще не понятно? – раздражаясь, спросил он.

- Вот вы, Рувим Яковлевич, пытались найти мне мужа. Представьте, зря старались. Я его уже сама нашла, но, к сожалению, опоздала.

- Как опоздала?

- Как вообще женщины опаздывают: понравился ей мужчина, а он женат.

- Наверняка, еще и член партии? - попытался пошутить Шпект.

- Вы как в воду смотрели, Рувим Яковлевич, он действительно партиец. Поэтому, прошу вас, подпишите заявление, не терзайте душу.

- Влюбилась, и ладно. От этого не умирают.

- Правильно, не умирают, но лучше подальше от греха. Вдруг не удержусь и всерьез займусь им. А это, сами понимаете...

- Совсем интересный кульбит, Елена Александровна, - еще больше удивился Шпект, - вы можете сказать, почему этот трюк должен подвигнуть меня на подписание вашего заявления?

- Не вынуждайте меня. Поверьте, вам лучше не знать подробностей.

- Интересно. Что может вынудить меня сделать то, что я не собираюсь делать? Вы меня просто заинтриговали. Говорите, чего уж там!

- Если вам действительно не терпится узнать имя - назову.

Убедившись, что начальник от нетерпения напрягся, сказала:

- Его зовут… Рувим Яковлевич.

- Как?- опешил Шпект. - Какой еще Рувим Яковлевич? Вы это серьезно?

- Не только серьезно, но и безнадежно.

Шпект даже в молодости не был сердцеедом, поэтому признание Елены ввергло его в смятение. Зачем ему лишние хлопоты? Он - номенклатурный работник. Любовные встречи за сараем не для него. Наконец, каждое утро, бреясь перед зеркалом, он видит одутловатые щеки, понурый нос, желтый череп и остатки седых волос. Он понимает, что привлекательной у него может быть только должность. Неужели эта паскуда на нее клюнула?

- Ну и гадость вы, Жуковская! – невольно сорвалось с языка.

- Рувим Яковлевич, вы же интеллигентный человек! – обиделась та. - Я не давала вам повода оскорблять меня, я же предупреждала! И, в конце концов, что я такого сказала? Я только признались в любви. Вы вынудили меня это сделать. И теперь я гадость!?

- Первостатейная! Да будь моя воля…! – Шпект захлебнулся словами.

- С вами очень интересно вести беседу, Рувим Яковлевич, - с издевкой заметила Жуковская. - Позвольте полюбопытствовать, что бы вы со мной сделали, будь ваша воля? Может, хотите поцеловать меня? Так смелее!

Шпект застонал от бессилия. Что еще эта гадина может выкинуть? А если об этой грязи узнают в райкоме и все это дойдет до Рахиль? И как отреагирует их маленькая Евочка? Нет, от этой сволочи, пока не поздно, нужно избавляться!

- Хорошо, - сказал он, - как только подберем замену, я вас уволю.

- Меня это не устраивает, мой Рувимчик. Можно я буду без посторонних так тебя называть?

Он, застонав, дрожащей рукой схватил перо, воткнул его в чернильницу и, оставляя на заявлении кляксы, подписал его. Взмахом руки отправил листок Жуковской и сказал, брызгая слюной:

- С глаз моих долой, сволочь! Как я тебя, такую гадину, раньше не рассмотрел?

- Кому сдавать склад, Рувим Яковлевич? - покорно спросила Елена.

- Кому, кому! Вон отсюда!

Жуковская, пожав плечами, молча вышла из кабинета.

За годы пребывания в Советском Союзе, она хорошо изучила нравы номенклатурных работников. Как и все мужики, они блудливы и сладострастны, но тут же донельзя трусливы, ибо знают, что партия строго следит за ними. Моральное разложение партийца по серьезности наказания идет вслед за политическими проступками. Правда, за амурные шашни в тюрьму не сажают, но безжалостно, как иссохший осенний лист, сбрасывают с номенклатурной ветки.

Будь она не материально ответственной, подарила бы им на память трудовую книжку, и никто бы не бросился ее искать. А так, оставь склад без передачи, навешают на тебя такое, что из-под земли потом достанут и под перестук колес отправят на великие стройки социализма. Это и вынудило ее искать «путь к сердцу» Шпекта.

После сдачи склада, выполняя приказ резидента, она поехала в Евпаторию.

ГЛАВА II

Между Симферополем и Евпаторией курсируют 20-местные автобусы. Они отходят из Симферополя в 7 утра и в 2 часа дня ежедневно. Стоимость проезда одного человека 10 руб. 15 коп. Жуковская приехала в Евпаторию семичасовым рейсом, снесла вещи к стене какого-то дома и, оставив возле них Зою, стала под вывеской «Управление городского водопровода». Здесь должна состояться встреча с мужчиной, на голове которого будет белая панама, а в кармашке пиджака розовый цветок олеандра. Назначенное время истекло, а его все нет. Может, что напутала? Прошла во двор автостанции. Не двор, а дворик. Народ снует, у кассы большая очередь. Сразу видно, что люди поняли: автобусом ездить выгоднее, чем на телеге. Она взошла на крыльцо, ведущее в контору автостанции, обозрела двор. И отсюда не увидела того, кого искала. Были «панамы», но не было олеандра. Вышла снова на улицу и на противоположной стороне, под той блеклой вывеской, увидела человека в панаме. Присмотрелась: и цветок на месте. Тут же подумала: хорошо, что в этом городе есть водопровод, а то надоело доставать воду из колодца. Подойдя к «щеголю» с цветком, сказала условленную фразу:

- Панама - в жару весьма удобный головной убор. Вы согласны?

В ответ услышала:

- Не буду спорить, вы правы.

Все правильно. «Панама» продолжала:

- Здравствуйте, я от Николая Ивановича. Зовите меня Михаилом. Фамилия Колпик.

Ему было лет под пятьдесят, среднего роста, под носом белесые усы, одет в серый холщовый пиджак, ворот синей сатиновой косоворотки распахнут. Как только назвался, панаму спрятал в карман, а цветок выбросил.

- Вы очень удивились, не застав меня на месте? – спросил Михаил.

- Скорее растерялась, посчитала, что что-то напутала.

- Нет, все правильно. Мне было приказано проверить, нет ли за вами «хвоста». Ну, а сейчас наймем линейку и поедем, а то идти далеко.

- А куда вы меня отвезете? - спросила Жуковская.

- На Слободку. Там спокойно. Машин меньше, чем в центре. Вам и к работе будет ближе.

- Вы уже знаете, где я буду работать? - удивилась Жуковская, - Я не знаю, а вы знаете!

- Я знаю только то, что мне положено знать, - скромно ответил Михаил. - Позвольте, я пойду искать извозчика.

На голове лошади, запряженной в линейку, тоже была панама, из прорезей торчали уши. По дороге спутник многословно заверял, что гражданке будет обеспечен спокойный отдых. Жуковская плохо слушала, догадываясь, что его болтовня предназначена для извозчика.

Подъехали к побеленному домику. В глубине двора сарай и сложенная из камня уборная. В середине двора колодезное кольцо, вырубленное из цельного куска камня, а над ним ворот. Вот так, удивилась Жуковская, управление городского водопровода есть, а воду все равно придется таскать из колодца. От чего уехала, к тому и приехала. Для полной схожести с Ак-Шеихом только Шпекта не хватает. Вспомнила эту фамилию и, откуда ни возьмись, нахлынула волна ненависти. Вот так и нахлынула? Нет, скорее, притаившись, неожиданно вырвалась наружу.

Из дома вышел пожилой среднего роста мужчина. Усы аккуратно подстрижены, подбородок гладко выбрит.

- Вот, привез, Николай Иванович, - сказал ему Михаил.

- Спасибо, - ответил тот и приветливо поздоровался с приезжими, притронулся к Зоиной голове и, обращаясь к ней, сказал:

- Здесь тебе не будет скучно.

Девочка удивилась: откуда этот дедушка знает о ее проблемах? Хотела спросить, но их пригласили в дом, куда они и проследовали. В одну из комнат Михаил занес вещи.

- Здесь и располагайтесь, - сказал он.

Николай Иванович остался за столом в проходной комнате. У окна в кадке цвел олеандр. С него и был сорван тот цветок, что сейчас валяется под вывеской городского водопровода. Михаил, увидев, что Николай Иванович не собирается уходить, засуетился и, бросив на ходу «Не буду мешать», вышел во двор. Там долго не задержался – было слышно, как хлопнула калитка. Зое не терпелось познакомиться с окрестностями. Отпросившись у матери погулять, вышла во двор и тут же выскочила на улицу. Проследив за всем этим через окно, Николай Иванович сказал:

- Представляюсь: моя фамилия Мазур, имя вы знаете. Сейчас я ваш непосредственный начальник и, вполне возможно, буду им и на цивильной службе.

Его голос с какой-то металлической хрипотцой несколько удивил Жуковскую. Удивилась, но спросила о другом:

- Что вы подразумеваете под цивильной службой?

- Сейчас я работаю начальником гаража, где вы будете диспетчером. И другое, - добавил Мазур, - вам, конечно, показался необыкновенным тембр моего голоса. Так это – последствие ранения в шею.

- Вы можете сказать, кто вы по званию?

- Ротмистр. Служил когда-то в германской кавалерии, а потом и у Буденного.

- И с тех пор в России?

- С гражданской войны. В Крым попал с армией Фрунзе. Потом здесь же под руководством товарища Бела Куна расстреливал белых офицеров и других врагов коммунистического режима.

Мазур рассказал также, что его гараж является структурной единицей военной строительной организации (УВСР). Вакансия диспетчера для нее приготовлена.

На данном этапе форсируется строительство хранилища горюче-смазочных материалов (ГСМ). Завезены большие емкости, которые будут укрыты в мощных бункерах. Настолько мощных, что бомбовые удары им будут не страшны. Отсюда предположение, что захудалый Евпаторийский аэродром собираются превратить в серьезную авиационную базу.

- Об этом в центре знают? - спросила Жуковская.

- Абвер заинтересовался этим.

- А как насчет связи?

- Худо. Были большие потери, сейчас пытаемся восстановить связь. Но и без этого у вас будет много работы. С приходом в этот город немецкой администрации вы станете основным источником информации о советских активистах. И еще. Есть указание центра обратить особое внимание на шоферский состав.

- В каком смысле?

- Выяснилось, что в ходе военных действий на западе немецкие власти столкнулись с нехваткой рабочей силы на вспомогательных объектах. При развертывании боевых действий на востоке эта проблема, конечно, обострится. И в первую очередь это коснется водителей. На данный момент УВСР располагает самым большим гаражом в городе.

- Что я должна буду делать? – спросила Жуковская.

- Если в общих чертах, войти в доверие к коллективу. У нас еще будет время разобраться в деталях.

- Николай Иванович, меня уже обвиняли в том, что я в Ак-Шейхе бездельничала, - напомнила Жуковская. - Не получится ли подобное в Евпатории, когда мы вдвоем, при отсутствии связи, будем обрабатывать какой-то десяток шоферов?

- Если помните, пока в Ак-Шейхе вы были одна, такого суждения не было. Оно возникло после появления там Андрея.

- Но он же не по своей воле приехал, его направили.

- С тем и направили, чтобы иметь возможность перевести вас сюда.

- И опять начнутся упреки?

- Не волнуйтесь. Я не засижусь.

- Как это? Конечно, если не секрет.

- Вам можно. Меня отзывают в рейх в ведомство Розенберга советником по Крыму. Как ни говорите, я прожил здесь, без малого, двадцать лет. План фюрера заселить полуостров людьми высшей расы должен иметь солидную научную основу.

- Я слышала, что Сталин хотел создать здесь еврейскую национальную автономию.

- Этому воспротивились татары и другие здравомыслящие люди. Фюреру, как мне думается, они помехой не станут. Кстати, Елена, я заметил, что вы не совсем довольны своим новым местом проживания. Ваша грусть была хорошо видна на фоне сияющего личика вашей дочери.

- Просто я не так эмоциональна.

- Возможно, - не стал спорить Мазур. - Мы могли бы вас поселить в центральной части города, там более благоустроенные квартиры. В нашей работе главное - интересы рейха, отсюда и ваша личная безопасность.

- Вы зря, Николай Иванович, подняли эту тему. Я не избалована цивилизацией. И, прежде чем быть замеченной в Берлине, я много страдала, как и весь наш народ. До сих пор помню, как раскладывала скудную выручку: налог - пять марок, страховка по безработице - две марки пятьдесят пфеннигов, касса взаимопомощи - четыре марки, больничная касса - пять тридцать. И что после этого оставалось бедной девушке?

- Откуда вы так хорошо знаете русский язык?

- Моя мать, прибалтийская немка. Она любила русский язык. Это у меня от нее.

- А кто был ваш отец?

- Его убили, в 23 году…

- Он участвовал в Пивном путче?

- Нет, он был полицейским. Но убили его, действительно, во время путча. Извините, я не хотела бы продолжать эту тему.

- И все же вы в рядах фюрера.

-. Мы нищенствовали и только благодаря фюреру народ ожил. Я стала верить в нацию и гордиться ею, нам стали доступны и молодая спаржа из Италии, и артишоки из Франции, и сыр из Швейцарии.

- Все перечисленное вами, дорогая фрау, здесь, конечно, ни за какие деньги не купить, но нам доступны другие прелести: морепродукты, в том числе икра. Наши шофера часто ездят в Керчь, там все это гораздо дешевле.

- Если не секрет, Николай Иванович, где вы сами живете?

- Неужели обиделись на мои простодушные замечания?

- Нет, что вы! - возразила Жуковская. - Только интересно: неужели и вы на Слободке?

- Конечно, нет. Я в Евпатории с 24 года. Предъявил документы о заслугах перед Советской властью, и мне выделили комнату в покинутом буржуем доме. Это возле кинотеатра «Якорь», на втором этаже. Кстати, в «Якоре» сейчас идет фильм «Болотные солдаты». Гадкая, пропагандистская поделка о наших концлагерях. Если хотите набраться злости - можете посмотреть.

- Злости у меня и без того хватает, к тому же, я не любитель кино. Лучше скажите, как вы добираетесь до работы?

Мазур улыбнулся.

- Вас и это интересует? Что ни говори, но я командую гаражом и, как все советские чиновники, злоупотребляю своим служебным положением. За мной каждое утро заезжает дежурная машина и отвозит на работу. И это никого не удивляет. Удивляло бы, если бы ходил пешком. Кстати, директор трамвайного депо до недавнего времени ездил на работу и с работы в персональном трамвайном вагоне.

- Уже не ездит?

- Не ездит. С тех пор, как о нем написала городская газета.

- Не боитесь, что и о вас напишут?

- Исключено. Об организациях, работающих на оборону, местные газеты не имеют права писать ни хорошее, ни плохое. Да, хочу предупредить. На работе я частенько ругаюсь матом и не возбраняю это же делать подчиненным. Вас это не будет шокировать?

- Нисколько. Я успела наслушаться всякого. Когда мне на работу?

- Вас нужно сначала прописать. Этим займется Михаил. Он ваш квартирный хозяин. Он же скажет вам о времени похода в отдел кадров.

- Колпик?

- Не удивляйтесь. Он знает обо мне только то, что я герой Гражданской войны, а я знаю, что он убийца и мародер. Я как-то сумел уберечь его от верного расстрела. Перетащил в Евпаторию, помог обзавестись этим домом, обеспечил достоверными документами. Что еще нужно бывшему бандиту? Вы для него - жена моего погибшего друга. В детали он не посвящен. При необходимости можете врать ему в три короба.

Жуковская перестала любоваться олеандром и пристально посмотрела на Мазура.

- Вас что-то удивило? – спросил он.

- Удивило. Как объяснить, если он не вхож в наши дела, обмен паролями и так далее?

- Это не больше, чем игра с бывшим уголовником. Я рассказал ему, что причина вашего отъезда из Ак-Шейха - побег от преследования уголовников. Ему эта среда хорошо знакома, поэтому легко поверил, что за вами могут следить.

- Вы тут обмолвились, что участвовали в расстрелах белых офицеров. Нельзя ли поподробнее? Мне стрелять приходилось только в тире или на стрельбище. Один раз даже по бутылкам стреляла, а вот в людей…

После некоторого раздумья, Мазур проговорил:

- Признаться, по пустякам не люблю об этом вспоминать, но, как понимаю, вы не из праздного любопытства об этом спросили?

- Нет, конечно. В разведшколе наш курс выпустили досрочно, и мы не смогли пройти стрелковую практику в концлагерях. Мои коллеги, что побывали там, рассказывали: для закалки психики, им выделяли заключенных в качестве расходного материала. Я постоянно думаю: смогу ли я, не дрогнув, убить человека?

Мазур ответил, не скрывая улыбки:

- Вам придется убивать не человека, а врага. Запомните это и не мучьте себя. Если не вы его, то он вас. Правда, есть существенное различие между убийством в бою и экзекуцией по приказу. Чаще всего тот, кто отдает приказы, сам в расправе не участвует. Ему, казалось бы, легче, чем исполнителю. Но… Исполнитель выполняет приказ, он лицо подневольное. Поэтому большая доля ответственности ложится на отдавшего приказ.

- Вы меня не поняли, Николай Иванович. Не боязнь ответственности меня беспокоит, а незнание, как отреагирует моя психика на сам акт убийства.

- Всяко бывает. Я, например, при расстреле белогвардейцев из пулемета ничего, кроме азарта, не испытывал. А другие, бывало, трогались умом… Что интересно среди нас, исполнителей, новичков тогда не было, все до этого побывали в боях. Кстати, в этих ситуациях хорошее подспорье - алкоголь.

- Да, Николай Иванович, вы только усугубили мои опасения.

- Что делать? В голове тараканы у каждого, разница в их количестве. Но эти твари не терпят алкоголь. Вот и глуши их.

Стукнула калитка, и во двор вскочила Зоя.

- Вот и сказке конец, - сказал Мазур. – Теперь вам предстоит кормить ребенка.

ГЛАВА III

Колпик завел Жуковскую в прокуренный коридор, указал на дверь с табличкой «Отдел кадров». За пишущей машинкой сидел пожилой невзрачный мужчина. Ответив на ее приветствие, кивнул на стул и снова начал тыкать пальцем в клавиши. Жуковская приготовилась долго ждать. Но мужчина вдруг досадливо крякнул, выдернул лист бумаги из машинки и, скомкав его, бросил куда-то под стол.

- Что у вас, гражданка? - спросил он, уставившись на нее все еще сердитым взглядом.

- Я ищу работу, - смиренно сообщила Жуковская.

По дороге Колпик передал инструкцию Мазура: она не должна ссылаться на него, она не знает, что гаражу требуется диспетчер, она должна отвергать все предложенные ей должности, кроме диспетчера.

Кадровик просмотрел представленные документы и спросил:

- Вы не ошиблись адресом, гражданка? У вас диплом товароведа. Вам прямой путь в торговлю.

- Это все равно, - возразила она, - что прямой путь в тюрьму, а я туда не хочу.

- Интересный взгляд у вас, сударыня, на советскую торговлю, - оживился мужчина, - по-вашему, в торговле нет честных людей?

- Конечно, есть, но не они правят бал.

И она кратко и очень красочно рассказала, почему ушла с последнего места работы. Ее два предшественника были невольно втянуты в грязные дела и за это поплатились. Та же участь ждала ее. Почувствовав, что и её начали обхаживать, поспешила уволиться и уехать подальше от того змеиного гнезда.

- А почему вы не обратились в милицию?

- С чем? Я же вам сказала, что у меня были только предчувствия.

- Понятно…

Потом, криво улыбнувшись, кадровик заметил:

- Но, судя по вашим украшениям, вам не так уж плохо жилось в торговле.

Жуковская несколько смутилась: этот зануда был первым, кто за годы, проведенные в СССР, указал на золотые безделушки. В Абвере, отправляя в командировку, выдали ей два золотых кольца с каменьями и золотые серьги в виде полумесяца. Ей объяснили, что Крым – азиатская страна, где женщина без украшений – нонсенс.

- К сожалению, - ответила она, собравшись с мыслями, - это не мною нажито. Серьги подарили родители когда мне исполнилось восемнадцать лет, а кольца остались от мамы, когда она умерла.

- Ладно, - смирился кадровик. – Так кем бы вы хотели у нас работать? Пойдете разнорабочей? На стройке хорошо зарабатывают.

- Но у меня все же диплом.

- Так диплом не нашего профиля.

- Тогда не знаю.

- Хорошо, диспетчером в гараж пойдете?

Она пожала плечами.

- Я бы не советовал вам привередничать в нашем городе работа на дороге не валяется.

Жуковскую проводили в гараж. Мазур долго вертел в руках ее документы, въедливо расспрашивал о прежней работе, сетовал, что у нее не автотранспортный диплом и, наконец, повернувшись к сопровождающей, сообщил: он не возражает. Дальше рутина: заявление, роспись под типографским бланком о неразглашении секретов, узнанных в процессе исполнения должностных обязанностей, и через две недели (испытательный срок) она стала полноправным членом коллектива гаража.

Ее главные обязанности: выписывать путевки, вести учет расхода ГСМ и запасных частей, контролировать выход машин на объекты, своевременно докладывать начальству о нарушениях графика. К чему она никак не могла привыкнуть, так это к тяжелому воздуху в конторке гаража, где приходилось просиживать почти весь рабочий день. В этом амбре перемешалось все: вонь бензина и человеческого пота, зловоние давно не стираных спецовок и пропахших табаком замызганных стен. Утром же, «прикованная» к стулу, она дышит выхлопными газами прогреваемых моторов и миазмами окруживших ее шоферов. Каждому выдай путевку, потребуй возврата вчерашней, проверь записи, сверь с ними расход бензина, ответь на вопросы.

Выслушав ее сетования, Мазур ответил: «привыкай». Как только Жуковская «влилась в коллектив», начальник гаража начал обращаться к ней на «ты», как и ко всем подчиненным. К «тыканью» быстро привыкла, но привыкнуть к вони не могла, да и не хотела. Поэтому первое, что сделала, запретила в конторке курить и плевать на пол. Стерпев ругань и ворчание шоферов, пошла дальше: потребовала от начальника запрета курить и в его кабинете, обосновывая это тем, что большая часть дыма вытягивается в ее конторку. Мазур был вынужден согласиться. Потом сама побелила стены и на первом же профсоюзном собрании гаража настояла на вынесении решения: повысить каждому члену коллектива личную гигиену. Через какое-то время в гараже почувствовали результаты ее усилий и стали поговаривать об избрании ее профоргом. Мазур, понизив голос, как-то сказал, что она медленно, но верно выходит в реальные лидеры вверенного ему подразделения, и добавил:

- По солдатской примете, в старых окопах дизентерия распространяется быстрее, чем в новых. Знают, а копать новые ленятся. У тебя же хватило энергии на новый окоп, и это хорошо.

Первый месяц шофера́ были для нее единой серой и вонючей массой.

Затем стала замечать детали. Наиболее неухоженным был водитель ГАЗ-АА (полуторки) Григорий Смолин. Ему было под шестьдесят. Из разговоров узнала, что у него «на шее» престарелые родители и безалаберная жена. Он, единственный в гараже шофер пользовался очками, поэтому и носил кличку «Очкарик». Заметны были и два молодых друга Леонид Шуткин и Михаил Кузнецов напарники на ЗИСе. Пожалуй, единственная пара, у которой никогда не было трений. Они отбыли армейскую срочную службу здесь же на аэродроме. Леонид авиамехаником, а Михаил шофером. Друзья содержали машину в порядке, поэтому хорошо зарабатывали.

Жуковская просматривает путевой лист Смолина и ворчливо спрашивает:

- Это вам, Григорий Матвеевич, курица заполняла путевку?

- Какая курица? - не понял тот.

- Да та, что лапой пишет: «База - Момайка». Во-первых, не «Момайка», а «Мамайка». Во-вторых, нужно писать не «Мамайка», а «Каменоломня».

- Так это ж одно и тоже, а «Момайка» короче пишется.

- По бухгалтерским документам, товарищ Смолин, эта деревня проходит как «Каменоломня», вот так и нужно писать. И потом, пишите яснее.

- Так я малограмотный, Елена Александровна. И еще, от руля руки трусятся.

Утренняя суматоха кончилась. Наступил час отдыха. Мазур ушел, даже не сказав куда. В боксах переругиваются ремонтные слесаря-механики, на аэродроме, ревя моторами, взлетают и садятся самолеты. Прикрыла форточку, чтобы уменьшить аэродромный шум, и увидела на подоконнике очки. По стальной оправе определила, что они принадлежат Смолину, и он ушел в рейс без них. Придется сделать замечание. Перед тем, как спрятать очки в стол, машинально посмотрела через них на свет. Правое стекло было так замызгано, что через него мало что можно было увидеть, левое тщательно протерто. Что бы это значило? Неряшливость? Пожалуй, нет. Вспомнилось: если из двух одинаковых по смыслу слов одно короче другого, то рациональный Смолин пишет короткое. Отсюда, следуя его логике, если правое стекло очков глазу бесполезно, то и протирать его без надобности. Можно смело предположить, что Смолин слеп на правый глаз! Как же он ездит? О своем открытии решила доложить Мазуру.
Как только тот вернулся, зашла к нему в кабинет. Положила очки перед ним на стол и сказала:

- Присмотритесь, Николай Иванович, и выскажите свое мнение.

- А что тут высказывать? - удивился Мазур, - очки как очки. Смолин оставил?

- Смолин. Но посмотрите сквозь стекла.

- Посмотрел. Плюсовые. И у меня где-то такие были, но гораздо слабее.

- Больше ничего?

- Не морочь голову, Елена, если есть что сказать, говори, а нет - освободи помещение, и без тебя голова кругом ходит.

- Сейчас она у вас еще больше кругом заходит, - с некоторым злорадством сказала Жуковская, которой не понравилось, что ее выставляют из кабинета. - Смотрите…

Она ткнула пальцем в грязное стекло и сообщила о своем открытии. К удивлению, начальник остался равнодушен к этой новости. Только сказал:

- Молчок, ни ты, ни я ничего не знаем и даже не догадываемся.

- И все? - удивилась Жуковская.

- А что еще? Объясняю: начальник гаража за медицинское состояние шоферов не отвечает. Для этого есть врачи. Если окулисты скажут, что Смолин слаб глазами и не может из-за этого крутить баранку, то так тому и быть. А пока они молчат, пусть ездит.

- Но он может разбить машину, наехать на людей!

Мазур пристально посмотрел на нее и едко спросил:

- И тебе жалко их стало?

Та смутилась, а начальник, заметив это, продолжал:

- Расслабилась. Забыла, где находишься, кто ты и кто они? Начнется война, они лягут за пулеметы и будут убивать твоих же соотечественников. Они наши враги! Забыла?

- Прошу прощения, господин ротмистр, я действительно преступно расслабилась.

- Всё, - решительно сказал Мазур, - но подожди. Из этого можно получить некоторую пользу.

Вечером, зайдя в конторку, Смолин стал спрашивать про очки. Жуковская пообещала их вернуть, но только после серьезного с ним разговора.

Недоумевая, шофер сел в сторонке и стал ждать. Когда конторка опустела, а грозный голос начальника слышался уже на площадке гаража, Жуковская поманила Смолина к себе и, вынув очки из ящика стола, спросила:

- Ваши?

Шофер кивнул.

- У вас оба глаза зрячие?

- А в чем дело?

- А в том, что правым глазом вы ничего не видите.

- Ерунда, кто вам такое сказал?

- А если я сейчас проверю?

- Чи ни доктор!

- Тут не надо быть врачом, Смолин, достаточно элементарной наблюдательности. Или вы не знаете, что к вождению автомобилем допускаются люди с хорошим зрением? Плохо видя, вы можете разбить машину или наехать на человека. Вам тюрьма, а Мазуру неприятности.

- Все-то мы знаем… Лучше скажите: откуда у вас такие догадки?

- О чем догадки?

- О том, что я плохо вижу. Если по очкам, то их мне врач прописал. В них я могу свободно ездить.

- И вместе с тем уехали без них. Скажите, почему вы не протираете

правое стекло. Оно вам бесполезно?

- Заморочили тут голову!

- Так вы подтверждаете, что правым глазом не видите?

- Ну и что?

- Всё ясно. Осталось доложить начальнику.

Лицо шофера передернуло, плечи опустились. Она ждала истерики или взрыва негодования, но Смолин сидел молча, опустив голову. Жуковская без малейшей жалости смотрела на его завоженную кепку и выступающие из-под нее лохмы седых волос. Тем бы и закончился разговор, если бы не идея начальника. Она, хотя и знала ответ, спросила:

- Кроме вас, в семье еще есть кормильцы?

Тот поднял голову и с какой-то злобной тоской посмотрел на эту фифочку. Будто спрашивал: чего в душу лезешь? Иди, докладывай! Но все же ответил:

- Нету.

- А кто есть?

- Иждивенцы - потребленцы!

- Это как?

- Как, как?! Отец лежит, мать едва встает. Жена за ними ходит! Вот так!

- А дети?

- Что дети? Дети сами еле концы с концами сводят!

- Да, незавидная у вас доля, Григорий Матвеевич, - посочувствовала Жуковская.

- Куда хуже! - согласился Смолин. – А тут еще это.

После напускного раздумья, она сказала:

- Ладно, так и быть! Не буду докладывать начальству. Работайте. Но все это строго между нами.

- За это будьте уверены, Елена Александровна! - повеселел Смолин.

- Да и ездите поосторожней, не гоняйте.

- На моей колымаге, и хотел бы, не погонишь. И потом, Елена Александровна, чтобы мое одноглазие вас не смущало, скажу честно: шоферу в работе главное - левый глаз. Справа что? Справа - край дороги, что на него глядеть? Его чувствовать надо. А вот слева… Тут весь спектакль и начинается. Тут смотри и смотри. А у меня левый глаз, как алмаз!

«Развеселился старик», - подумала Жуковская и сказала:

- Ну, идите, Смолин, и держите язык за зубами.

- Иду, - вскочил со стула шофер. - Напоследок вот что я вам скажу: ошибаются ребята, когда говорят, что вы никогда нашего брата - шофера не поймете. Вот поняли же меня.

- Не только поняла, Смолин, но и, скрыв от начальства свое знание о вашей слепоте, пошла на грубое нарушение.

- Это так, Елена Александровна, век буду помнить.

- Помнить мало, Смолин, мне еще будет интересно знать, что говорят обо мне шофера. Хорошо?

- Да это я и без вашей просьбы делал бы, Елена Александровна. Я понимаю, болтают люди всякое. Вот, когда вы уборку делали, то из старой подшивки газетки брали, чтобы на пол постелить и стеклы протирать. Так Кирюха по прозванию «Шкет поганый»…

- Это Обухов?

- Ну да. Так вот следил он за вами, ждал, когда вы под ноги газетку с портретом вождя постелите. Когда вас не было, каждую перевертывал и смотрел. Нашел бы, побежал докладывать. Не получилось.

- Не получилось, Смолин, потому что я люблю Иосифа Виссарионовича не меньше чем Обухов.

- Это понятно. Только вы Кирюхе…

- Замолчите, Смолин, и больше мне об этом не напоминайте!

- Извините, Елена Александровна. Я могу идти?

Ушел шофер, а Жуковская подумала, что была на шаг от серьезных неприятностей. Когда собралась белить свою конторку, то, чтобы в последующем не оттирать известковые пятна, застелила пол вдоль стен старыми газетами. И тут в помещение вошел Кузнецов. В тот день он был во второй смене.

- Трудитесь? - спросил он, поздоровавшись.

Жуковская, ответив, попросила помочь ей подтащить стол к другой стене. Уходя из конторки, он сказал:

- Вы не обижайтесь, товарищ диспетчер, но я хочу дать вам совет.

- И какой же?

- Я вижу, вы без разбору газеты на пол бросаете.

- Ну и что?

- А то, что в «Правде» часто печатают портреты товарища Сталина. Вон вы по одному уже потоптались. Так вот, если не хотите неприятностей, не бросайте такие газетки на пол, не заворачивайте в них селедку.
Сказать, что она не слышала о такой трогательной заботе к изображениям вождя, будет неправильно, но сейчас, замотавшись, начисто забыла об этом. Спасибо, напомнили. А вот Обухов тишком подкарауливал.

*****************************************

---

Комментарии: