Александр Стома - РЫЖИЙ КОТ ПРОТИВ ФРАУ БОСС, ИЛИ СКВОЗЬ МУТНЫЕ СТЁКЛА ВРЕМЕНИ, роман. История Евпатории. Евпатория в Великой Отечественной войне

Представляю Вашему вниманию документально-художественный роман евпаторийского автора Александра Стома "Сквозь мутные стекла времени". Роман любезно предоставлен автором для публикации на сайте по истории Евпатории. В романе описываются события перед и во время Великой Отечественной войны в Евпатории.

В мае 2011 года вышла книга "Сквозь мутные стекла времени" А. Стома коллекционным тиражом 50 шт. Данная публикация предназначена для ознакомительного чтения. Все права на данное произведение принадлежат А. Стома.

Хотя роман и художественный, многие герои этого романа - реальные люди той эпохи. "Рыжий Кот" - действительно живший в Евпатории со своей семьей паренек Костя, Котя, как ласково называет его младшая сестра, живущая в Евпатории и сегодня. Семья Богуславских - действительно жившая во дворе на Тучина семья, с действительно сошедшей с ума тетей Бетей. В том же дворе жила и тетя Дора, описанная в романе. Да и само описание двора - реальный двор. Так же реальны и фамилии десантников, и места действий романа в Евпатории.

ГЛАВА XVI

Днем 22 ноября норд-ост начал стихать, а в ночь на 23-е задул «южак».

Кончилось время тревожных ожиданий, началась деловая суета. Еще затемно к «Полигону» подъехали машины-будки. Полицейские и жандармы сосредоточились у входов в казармы, ждут команду. Забрезжил рассвет, и команда поступила.

Началась посадка людей в машины. Молодые просятся пройти к вокзалу пешком, но полицейские, ссылаясь на приказ, заставляют и их лезть в кузов. Беспомощных стариков заботливо поднимают на руках. Те благодарят.

Машины едут к вокзалу. И, не сбавляя хода, проезжают мимо. Под тентами начинаются громкие разговоры. Машины в голой степи сдают задом и останавливаются у рва. Отброшен задний борт.

Под тент забираются полицейские и пинками сбрасывают стариков, которых только сейчас заботливо подсаживали в машину.

До темноты не смолкают выстрелы, плач, стоны, крики. Кричат все: и палачи, и жертвы. Одни - взбадривают себя, другие шлют проклятия.
Потом убийцы глушат моторы машин, прекращают громкие разговоры и, медленно проходя краем рва, прислушиваются. Уловив стон или шевеление, стреляют.

Ночью полицейские обнаружили, что некоторые мешки с вещами вскрыты. Доложили по команде. Пришла Босс и начался повальный обыск оставшихся. У кого находили драгоценности, выводили во двор и тут же расстреливали. Богуславский и Постин - в свите Босс, потому их не обыскивали.

Утром следующего дня, перед самой посадкой на машины, к Богуславскому подошел Постин и пожаловался, что его вызывали к Босс и, будто мелкого воришку, подвергли обыску. Его карманы были пусты, это и спасло. Едва отошел напарник, как к Босс вызвали Богуславского.

Предупрежденный, он снял пиджак, в котором прятал драгоценности, и отдал Тасе. Пальто надел прямо на рубаху.

Кроме Босс, в кабинете был Казелла. С порога она спросила:

- Молодцом, Лазарь Семенович. Я пригласила вас для того, чтобы лично поблагодарить за оказанную вами помощь немецкому командованию, - дыхнув перегаром, вложила в его руку золотой портсигар. - Эта награда будет напоминать вам о нашей короткой, но верной дружбе.

Гауптшарфюрер, проводите Лазаря Семеновича.

- Ничего, ничего, - смутился Богуславский, - я знаю дорогу.

За дверью он направился к выходу, но был остановлен жандармом:

Испугался. Что не так? Но услышал за спиной спокойный голос Казеллы:

- Вам не туда, Лазарь Семенович. Я хочу вам еще что-то показать.

Прошли по коридору несколько шагов, завернули в боковой закоулок, и тут раздался выстрел. Богуславский распластался на полу. Казелла нагнулся, достал из кармана убитого портсигар и, рассматривая его, пошел в обратную сторону. У двери сказал жандарму:

- Поторопитесь, Богер, пока объект не закоченел.

- Не беспокойтесь, гауптшарфюрер, мы, которые из Аушвица, знаем свое дело.

- А я и не сомневалась, - ответила Босс. – Садись, выпей.

Казелла не любил пить водку, а перед ним как раз и стояла бутылка «Московской». Он скривился.

- Вы же знаете, фрау Елена, я, если и пью, то пиво.

Постучавшись, вошел жандарм, который служил в Аушвице. На раскрытой ладони лежали золотые коронки.

Щелкнув каблуками, жандарм попросил разрешения удалиться.

Босс посмотрела в сторону Казеллы, который рассматривал коронки, передвигая их карандашом.

- Пройдите в казармы, найдите хильфсполицая Михаила Кузнецова и приведите его ко мне.

- А если он ушел, послать за ним? – спросил жандарм.

- Как я понял, фрау, мне можно быть свободным?

Босс, уязвленная его безразличием, едко сказала:

- Можете, гольдзухер (золотоискатель), можете.

Казелла, козырнув, вышел. Навстречу ему шли Кузнецов и жандарм.

Еще переступая порог кабинета, Кузнецов заметил откровенно липучий взгляд начальницы.

- Садись, Михаил, пить будем, - сказала она развязно.

- Еще чего! Времени в обрез! Пей, иначе обижусь!

Он понял, что она пьяна. Босс проследила, как, поперхнувшись, он допил водку, прошла к двери и закрыла ее на ключ. Повернувшись, приказала:

Резким движением она сдернула себя юбку, затем и трусы.

- Что рот раззявил? Или первый раз женщину увидел?

Следя за его поспешными движениями, сказала:

- Да не отворачивайся, дай и мне полюбоваться твоими прелестями.

Когда Кузнецов отбыл повинность и оделся, она сказала:

- Для меня это вроде утренней зарядки перед серьезной работой. Помнишь, как по радио: «Поставьте ноги на ширину плеч»? Вот и ставлю. Но не вздумай расслабляться на службе. Вот тебе за работу ключи от еврейской квартиры.

Прежде чем отдать подарок, она расписалась на обратной стороне бирки.

- В городской управе, найдешь заместителя бургомистра Копекова, скажешь, что от меня. Подумай как воспользуешься этим подарком. Все твои желания Копеков учтет.

Второй день расправы. Казелла отправляет последнюю партию евреев. Полицейские подгоняют замешкавшихся. Один из службистов увидел на нарах еврея, роющегося в каком-то бауле. Как посмел?! Даже им, стражам порядка, запрещено рыться в вещах!

- Ты что делаешь, сволочь?! - вскричал он, замахиваясь прикладом винтовки. – А ну, на выход!

Постин, а это был он, не вставая, спокойно сказал:

- А мне плевать! Про тебя ничего не говорилось! Мне приказано очистить помещение, и я очищаю! Встать и на выход! - командует полицейский, клацая затвором.

Прежде чем встать, Постин рассовал по карманам отложенные на кровати мелкие вещицы. Полицейский взбеленился:

- Неужели, чурбан, ты не понял, что я в том же дерьме, что и ты? Заткнись немедленно и пойдём к офицеру. С ним мы без тебя разберемся.

Полицейского смутил командный голос. А может, и не еврей вовсе? Вдруг подсада?

- Не суетись, приятель, это наш человек, - и, обращаясь уже к Постину сочувственно сказал: - К сожалению, Наум Моисеевич, я не уполномочен вас сразу отпустить. Это, как понимаете, не моя функция. Сейчас, для вашего же блага, я запру вас, а завтра утром уже Елена Александровна выдаст вам документы, и вы - вольный казак.

- А ты, - обратился он к полицейскому, - отведи господина в комнату на третьем этаже, где сидел тот буян. Помнишь?

- Извините, господин офицер, - обратился Постин, - а если забудете обо мне, так и буду там сидеть?

Полицейский остановился у двери, обитой оцинкованным железом.

- Открывай, - сказал Постину, показывая на задвижку.

- Ну гад! – ругнулся полицейский, отодвигая засов.

Снова клацнуло железо, и Постин остался один. Некоторое время слушал удаляющиеся шаги полицейского, потом осмотрелся: комната примерно в пятнадцать квадратов. Единственное окно зарешечено. По стенам пустые стеллажи, ровный ряд которых прерывается печью-грубой. На притопочной железке остатки засохшей глины. В еще неоштукатуренной кладке кирпичи уложены неряшливо: глина в рядках разной толщины. Видимо, перед самой эвакуацией грубу неумело ремонтировал какой-нибудь красноармеец. В одном из углов – мокро. Это все, что осталось от его предшественника. Усмехнулся. Щелкнул выключателем. Лампочка под потолком не зажглась. День кончался, скоро будет совсем темно.
Нашел на полу относительно чистое место и сел. Перед ним всё та же груба. Нижняя половина её – белая, от топочной дверцы вертикальная полоса копоти. Верхняя часть, до самого потолка – красная с желтыми прожилками глины. Вот и весь натюрморт.

Взгляд уперся в потолок. Дальше - чердак. Над ним крыша. В крыше окошки. А там водосточные трубы. По таким, учась в школе, не раз лазил со второго этажа на первый и наоборот. Что если попробовать? Опасно, могут подстрелить. Нет, лучше дождаться утра.

Радостно подумалось о содержимом карманов, но тут же встревожился. Если Жуковская пронюхает, ему хана. Найдет это богатство, припаяет мародерство, а там пиф-паф. Но, собственно, какое мародерство? Ведь он шерстил баул по подсказке Казеллы. Кивнув на сумку, тот сказал: «Наум Моисеевич, советую поинтересоваться. Авось, найдете для себя что полезное».

Пораздумав, Постин решил, что ссылка на немца бессмысленна. Тому даже объяснять ничего не придется. Пожмет плечами, удивленно посмотрит по сторонам, и всё: под судьбой Наума Постина подведена черта. Нет, ждать до утра нельзя!

Решительно встал и направился к печи. Кирпичи, хоть и коряво положены, хорошо скреплены высохшей глиной. Осмотрелся. Нет ли где паршивого гвоздя, хотя бы сотки? На полу только бумажки. Вспомнил! Из кармана пиджака достал маникюрные ножницы. Трудно вытащить первый камень, а там все пойдет, как по маслу. И пошло.

Вот он на крыше. Марсельская черепица хорошо держит его вес: не скрипит и не ломается. Пригибаясь, прошел в сторону внутреннего дворика и начал сноровисто спускаться по водосточной трубе.

Когда открыли обитую оцинкованной жестью дверь увидели разобранный дымоход, но не увидели Постина. Раздосадованный Казелла доложил Босс о неудаче.

- Вот и верь после этого евреям, - сказала она в сердцах, и приказала:

- Берите людей и немедленно на улицу Льва Толстого! Там его дом. Ищите, опросите соседей!

К обеду гауптшарфюрер вернулся. Постина не нашел, но арестовал его жену и детей. Короткий расспрос и еще более короткий приказ:

Тем временем Постин, пришел в деревню, где оставил семью. Ему сказали, что жена и дети уехали домой. Вернулся. Узнав об аресте семьи, покинул город. С тех пор его след затерялся.

После акции под контролем жандармов полицейские два дня сортировали и вывозили из казарм «Полигона» вещи расстрелянных. Несмотря на присмотр, всем удалось прибарахлиться. Как ни было Кузнецову совестно пользоваться вещами зверски убитых, но и он, глядя на других (Обухов, например, содрал с еще живого еврея драповое пальто), решился присвоить себе чей-то валявшийся под нарами пиджак. Встряхнул от пыли и надел. Свой же, истертый, с изодранной подкладкой, бросил в общую кучу «трофеев».

Когда встряхивал, почувствовал, что в карманах не пусто. Зашел за нары и, как думалось, никем не замеченный, начал осмотр. Пиджак, сшитый из добротного материала, оказался не только шикарным: во внутренних карманах находились золотые изделия, некоторые с брильянтами, в боковых карманах в банковской упаковке красные тридцатки, за подкладкой тоже что-то прощупывалось. Ну, не пиджак, а крупповский сейф!
Кузнецов, радуясь приобретению, ни на минуту не задумался над тем, что вынудило хозяина расстаться с таким богатством. Он понимал «поезд ушел», и истины уже никто и никогда не узнает.

Пришло время рассказать, что же было до «отхода поезда».

Утром второго дня операции, Босс в разговоре с Казеллой высказала сожаление, что одного «полезного» еврея придется отпустить живым.

- О нем. Надо отдать должное, он хорошо нам помог. Размазня Богуславский не справился бы с этой кричащей оравой.

- В подобных случаях русские говорят: «И хочется, и колется, и мамка не велит». Я обещала ему жизнь.

- Вызовите его к себе и прикажите обыскать. Вспомните поговорку: «Не верь лисе в степи, а еврею в бескорыстии». Гарантирую, что у него в кармане найдется хоть одна украденная безделушка. Обвините в мародерстве, и ваша совесть чиста.

- Постин за дверью. Но, позвольте, напомнить о Богуславском. Вы обратили внимание, что у него полон рот золотых зубов?

- Видела, конечно, - ответила Босс и тут же замерла от удивления. – Вы предлагаете…

- Конечно! – воскликнул Казелла. – Сами подумайте, зачем отправлять столько золота в землю, если можно использовать его с пользой для дела?

Ввели Постина, вывернули карманы. Они оказались пусты. Отпустив его, Боссс едва скрытой иронией сказала Казелле:

- Трудно поверить, Клаус, но и евреи бывают бессребрениками!

Гауптшарфюрер решил доказать, что еврей-бессребреник – такая же редкость, как сиамские близнецы. Отсюда и предложение Постину заглянуть в баул, в который сам Казелла подложил драгоценности.

ГЛАВА ХVII

По городу поползли страшные слухи. Говорили, что немцы на Красной горке расстреляли несколько сот евреев. Повсюду шныряли полицейские и жандармы - вылавливали спрятавшихся евреев, хватали похожих на них. Малейшее сопротивление пресекалось на месте. Фашисты и их прислужники зверели от пролитой крови.

Наталья Михайловна, следуя советам Эстер, оберегала сына от нервных расстройств, поэтому он ничего не знал об истреблении евреев. Попытки Вити проведать соседа пресекались самым решительным образом. Но вскоре она поняла, что в изоляции сына больше вреда, чем пользы. Он стал чаще грубить и плакать. Потом, одумавшись, просил прощения и снова плакал.

Перехватив Витю в коридоре, Наталья Михайловна сказала ему, что завтра он сможет зайти к другу, но ненадолго. При этом предупредила, о чем он не должен говорить. Витя обещал.

Костя был несказанно обрадован визиту соседа. Отложив в сторону книгу, протянул руку. Витя заметил, что пожатие было слабым. Костя забросал его вопросами, но тот и не думал на них отвечать. Он уселся на стул у кровати и начал смеяться. Махал руками, хватался за живот… Костя, ничего не понимая, на всякий случай улыбался. Наконец, Витя вытер глаза от слез.

- Ты не представляешь, какие брехуны эти немцы! - сказал он.

Убедившись, что Костя проявил интерес, продолжал:

- Знаешь, ездят по городу в такой придурковатой машине и через радио кричат о своих победах. Кричат, ну и пусть, все равно никто им не верит. А тут слышу, вякают, будто Севастополю капут, а флот весь на морском дне. Э, думаю, господа фашисты, тут вас легко проверить. Знаешь, что я сделал?

- Тьфу, выдумаешь тоже! Просто залез на крышу! Ты не слышал, как я этой ночью черепицу ломал?

- Да, что-то шелестело. Только я думал, что это коты бегают.

- Во, во! Только кота Витькой звали! Залез я, значит, и смотрю в сторону Севастополя. Ты когда-нибудь видел Северное сияние?

- Так там сполохи посильнее, чем на картинке.

- Где, где! В Севастополе! Если Севастополь сдался, то с кем же воюют эти брехуны? Я от смеха чуть с крыши не свалился.

- Отлично! Как тебя сейчас! Я еще на слуховое окно забрался. Стою и думаю: вот бы сейчас на Бо-Риваж забраться! Только оттуда румыны смотрят. У них на верхней площадке и внизу пулеметы. И все на море уставились. Кого боятся мамалыжники? Дельфинов? Дудки! Десанта боятся!

- Ты, я вижу, времени зря не терял, - завистливо заметил Костя.

- А что делать? Свободного времени навалом. Вот и хожу.

После небольшого раздумья Костя воскликнул:

Никто не хвалил его в этом дворе, а тут сразу - «гений»! Рот невольно расплылся в широкой улыбке. Костя же продолжал:

- Ты про десант умно заметил. Фашисты хвосты поджали? Поджали. Но нам нельзя успокаиваться, нельзя терять время.

- А так. Увидел пулемет или пушку, запомни. Наши высадятся, а мы им обо всём и доложим.

Витя, думая, посмотрел на потолок, потом сказал:

- Мне кажется, когда наши высадятся, они уже будут знать, где пулеметы, а где пушки. Ведь не для мебели их там понаставили? Они стрелять будут.

- Да, ты, пожалуй, прав. Но мы должны хоть что-то делать!

Витька прав! Но все равно что-то надо делать! Иначе зачем было оставаться в городе, если не бороться с фашистами? Тут он уставился на комод и замер.

Витя следил за ним и не понимал, что с больным творится? И тут неожиданный вопрос:

- У тебя чернила, что ты украл в магазине, еще живы?

Витю покоробило упоминание о краже, хотел резко ответить, но вспомнив, что имеет дело с больным.

- Чернила - неодушевленный предмет, - напомнил он, - поэтому умереть не могут.

- Ничего я не забыл, - буркнул тот, выходя из комнаты.

Пока Вити не было, Костя, опершись о подушку, устало прикрыл глаза, но губы его чуть-чуть шевелились, беззвучно что-то произнося. Витя, подумав, что больной уснул, остановился в дверях.

- Чё стал? - спросил Костя, приоткрыв глаза, - лей вон в ту чернильницу.
На комоде стоял настоящий чернильный прибор. К большой розоватой спиральной раковине с ажурной золотистой оправой крепились две чернильницы из светлого стекла, на них золотые колпачки, сверху - золотая лира, служащая держателем ручек. Это тебе не невыливашка из бутылочного стекла!

- Чего уставился, чернильницы не видел? - спросил Костя.

- Такой не видел, - признался Витя, - она золотая?

- Золото из-под цыганского молота, - небрежно ответил Костя. - Лей же, чего рот разинул?

- Теперь возьми из верхнего ящика чистую тетрадь и ручку, - командовал Костя.

Витя сел к столу так, чтобы свет из единственного окна падал с левой стороны и, обмакнув перо в чернила, стал ждать.

- Отступи от края и большими буквами пиши: «Товарищи евпаторийцы!» Поставь восклицательный знак и с новой строчки обычными буквами: «Немцы врут, что захватили Севастополь. Моряки продолжают бить фашистов! Смотрите ночью с высоких крыш, и вы увидите все своими глазами! » Написал?

Витя, вслушиваясь в слова, не написал ни одной буквы. Он понял, что не диктант Костя устроил, а что-то более значительное. В силу своей вредности, ответил:

- Это ты - гений, Рыжий Кот! Такого и Туйчик не смог бы придумать!

-Нужда заставляет думать. Только пером писать – плохо видно будет. Давай палец в чернила и пошел писать!

Витя посмотрел на свой указательный палец, которым и нужно было писать, и покачал головой.

- Конечно, жалко. Чем отмываться будем? Мыла тю-тю.

- Ты прав, - согласился Костя, - нам не гоже ходить испачканными в чернила. Немцы сразу кинутся искать тех, кто писал. Вот тебе и зацепка. Чем же тогда писать?

- Придумал! - воскликнул Витя и тут же выбежал из комнаты.
Через минуту вернулся с пучком лучинок в кулаке. Помахивая ими, сказал:

- Сие приготовлено для разжижки. Сначала их в чернилах испачкаем, а потом уже в печку. Правильно?

Костя вылез из-под одеяла и, покачиваясь, пошел на веранду за ножом. Заточили лучинки, разобрали тетрадь на двойные листы и начали писать. И тут Витя спросил:

- А как правильно будет: «увидете» или «увидите»?

Так как и Костя не знал, как писать это слово, стали искать его в книге, которую Костя до этого читал. Не нашли. Приуныли. Не дай бог сделать в листовке хоть одну ошибку. Она - не диктант. Тот одна учительница читает. А на листовку весь город будет взирать! Да и потом, какое доверие к человеку, пишущему с ошибками в таком серьезном тексте.

- Ну и дураки мы с тобой, Витька, - взбодрился вдруг Костя, - ведь это слово можно заменить другим.

- Все же давай попробуем, - предложил Костя. - Читаем: «Смотрите ночью с высоких крыш…» Это оставим. Теперьбудем менять… «и вам откроется правда». Пойдет? Здесь нет трудных слов?

Написали, прочли, ошибок не нашли. Первую листовку рассмотрели с дальнего угла комнаты. Хорошо видно «Товарищи евпаторийцы!» Достаточно. Люди сразу поймут, что то не немецкая стряпня, которая всегда кончается угрозой расстрела.

Работали до тех пор, пока в комнате не стало темно, а за окном крыши соседних домов не покрылись серой дымкой. Костя посмотрел на ходики.

Быстренько собрали измазанные палочки и испорченные листы бумаги. Всё это Вите на разжижку. Поставили на место чернильный прибор и только после этого посчитали готовые листовки. Их было десять. Столько писали - и всего-то ничего!

- Завтра, как мама уйдет, я сразу сяду писать, - сказал Костя.

- А я, с утра пораньше, разведу столярный клей, - сообщил Витя, - и пойду расклеивать.

- Ты там не зарывайся, - предупредил Костя. - А может, подождем, когда я встану?

- Ну ладно. Только на Революции не вешай. Иди на базар, там полицаев меньше и народу побольше.

На лестнице послышались шаги. Витя, не прощаясь, шмыгнул за дверь. Мама, не заходя в комнату, долго возилась на веранде. Она всегда спешила снять с себя одежду, в которой работала. Вот засветился огонек. Это мама зажгла каганец.

- Что-то я парафин не нашла, - сказала она, входя в комнату. В руке у нее блюдечко с горящим фитилем, пахло горелым постным маслом. - Ты не знаешь, куда мы его положили?

- А он кончился, - ответил Костя, - я тебе вчера говорил об этом.

- Да, вспомнила, - сказала мама, ставя блюдечко на припечек, - но на постном масле долго не посветишь. Надо где-то доставать парафин.

- Когда ты разрешишь мне выходить, я пройдусь по подвалам, может, что и найду.

Наталья Михайловна заметила, что чернильный прибор заполнен. Молча посмотрела на сына. Тот поспешил объяснить:

- Эх, вы, - огорченно заметила мать, - мне бы сейчас наши красные знамена и прежнюю работу. Полжизни отдала бы. А ты…

- Я тоже хочу, чтобы наши пришли, - горячо заверил Костя, - а по школе, если честно, не особенно скучаю. Скучаю по Пете, по Толе.

Наталья Михайловна подошла к печке, открыла кружки и стала выгребать жужелицу, рассматривая каждую со всех сторон. Если в ней сохранился хоть какой угольный блеск, она ее откладывала для повторного использования. Угля в сарае становится все меньше, скоро и экономить нечего будет.

- Мама, можно я завтра уже буду ходить? - спросил Костя.

- Хорошо. Выйди завтра, но со двора ни шагу! Пошарь по брошенным сараям, может, где и найдешь парафин или старую свечку. Да, и посмотри старые примуса. Нам нужно на головке капсюль заменить. Наш дымит, как паровоз, а жару нет. Попусту керосин сгорает.

Он уснул под шуршание перебираемых мамой жужелиц, мечтая о завтрашних находках.

Наталья Михайловна с некоторых пор полюбила выбирать из печки сгоревший уголь. Эта работа, неспешная и бездумная, позволяла уйти от постоянных забот и витать где-то в облаках. Но на этот раз ей не удается отвлечься. Не дает покоя тревожный сон, привидевшийся прошлой ночью.
Она где-то в промерзшей и ветреной степи. Рядом люди, много людей. Все копошатся в земле. Кто долбит лопатой, кто ломом, а у кого их нет, скребут тут же найденным черепком. У кого и этого нет, царапают землю ногтями. Она становится на колени и скребет землю синими от холода руками. Ломаются ногти, срывается кожа. Дикая боль в руках заглушается еще более острой болью, идущей изнутри. Видит белую тряпочку. Это к ней докапывалась. Тянет, но та обрывается. Просыпается. Сердце учащенно бьется, в груди душащая боль. Встала, чтобы накапать себе валерьянки. Легла снова в уже остывшую постель. Согреваясь, вспомнила, что копать землю во сне - к прибыли. Горько усмехнулась. Откуда ей взяться? Понимая, что искать смысл в сонном видении глупо, но все равно гадала: что за тряпочка оборвалась у нее в руках? Ответ не нашла, но тревога осталась. Может, не стоило отпускать Костю во двор? Ничего, свежий воздух поможет ему побыстрее окрепнуть.

ГЛАВА XVIII

Кузнецов закрыл калитку на все засовы, вошел в дом и повернул ключ в замке двери. Только тогда, со вздохом облегчения, снял пиджак. Вытряс его над кроватным покрывалом, и оно заблистало. Очарованный, постоял несколько секунд молча, потом сказал вслух:

- Теперь, Татьяна, уж точно, ты не будешь голодать!

Просмотр добычи много времени не занял. Сложил кольца, серьги и броши в коробку из-под маминых швейных принадлежностей. Все это он закопает в землю. Пока есть деньги, золото не понадобится. Пересчитал пачки тридцаток – пять. Пятнадцать тысяч рублей. Не жирно, но на первое время хватит. Чтобы заработать всё это, понадобилось бы не менее трех лет.

Тщательно ощупал пиджак. Одно место показалось подозрительным. Отпорол угол подкладки и вытащил конверт. В нем какие-то бумаги с гербами и печатями. Что-то иностранное, но не деньги. Почему они были так дороги владельцу пиджака? Теперь не спросишь. Спрятал их в ящик комода. Пусть лежат, хлеба не просят.

На Красном рынке, как на любом базаре, нередко вспыхивали горячие споры, а то и драки. Арбитром в конфликтах, как правило, был старший полицейский Кирилл Иванович Обухов. Особенно часто стычки возникали в комиссионных магазинах, которых развелось немереное количество, поэтому и конкуренция бешеная. Владельцы магазинов всеми силами старались привлечь полицейского на свою сторону. Обухов пользовался этим с большой для себя выгодой.

Не бедствовал и Кузнецов: старшой делился с ним. Причиной щедрости была уверенность, что Мишка не только ставленник Жуковской, но и ее «шептун». У Ленки с ним и в гараже были какие-то особые отношения, что ещё Пахомов заметил. Вот и задабривал Мишку. Пусть ценит и меньше сексотит.

Закончив утренний обход, полицейские сошлись в своей вахтштубе, что располагалась у самого входа на рынок. До войны здесь была контора. Разложили на столе снедь, прихваченную ненароком с прилавков, поставили бутылку водки еще советского розлива и принялись завтракать. Обухов, не отошедший от вчерашней пьянки, быстро осовел. Тяжело дыша, спросил:

- Не обижаюсь, - скривившись, повторил Обухов. – Вот скажи, мог бы ты, вот так, запросто сидеть с Мазуром за бутылкой водки?

- Да так. Давай замнем для ясности. Я тебе вот что скажу. На этих днях Татьяну думаю перевезти в город.

- Правильно! Вот что значит работать со мной: сразу и деньжата появились. Давай за это выпьем.

- Так, Кирюха, но не совсем, - ответил Кузнецов.

- Заработки – хорошо, но главным было всё-таки жилье.

Кузнецов вынул из кармана связку и позвенел перед носом Обухова. Тот попытался схватить их, но Кузнецов оказался резвее.

- А нет бирки, - ответил Кузнецов и не соврал: он снял картонку со связки.

- Значит, еврейская квартира, - заключил Кирюха. – И где ты их взял?

- Не бреши! Евреи сдавали ключи Казелле. Кто тебе дал? Тот красавчик или Жуковская?

- Плевать я хотел на твои советы, - ответил тот и, налив себе водки, выпил. – Пошли обход сделаем, а то там уже передрались без нас.
Обухов, проходя между прилавками, продолжал думать о происхождении ключей у напарника. Вспомнилось, как на днях жандарм куда-то уводил Кузнецова. Через полчаса тот вернулся, но какой-то не такой, да еще выпивший. Где был? Кто поил? Если выпил, почему не весел? И вот тут всплывают ключи. Стоп! Что-то еще вспомнилось. Кузнецов прибарахлился пиджачком, в котором, помнил Обухов, красовался еврейский старшой. Еще один момент! Того еврея тоже уводил жандарм, только безвозвратно. Если бы Обухов не видел, как Мишка выгребал палкой пиджак из-под нар, мог бы подумать, что он и кокнул того еврея. Но как пиджак очутился под нарами? Загадка. Как ключи оказались у Мишки? Опять загадка. А вдруг еврей не сдал ключи, и они были в кармане пиджака, а Мишка их присвоил? Если об этом узнают немцы, напарнику капут. Обухов повеселел. В любой момент можно будет взять Кузнецова за жабры. Квартира – не золото, ее не заныкаешь.

Золото, золото. Что было в том пиджаке? Почему напарник молчит о находке? А она была. Была без сомненья. Раз ключи от квартиры у старшого еврея не отобрали, значит, его не шманали, значит, и золото могло быть в его пиджаке. К тому же Обухов видел, как Мишка за нарами что-то искал в этом клифте. Не вшей же душил. Так Обухов и прошел в глубоком раздумье весь свой базарный маршрут. Торговцы удивились: на этот раз ни данью, ни последними словами не обложил.

Полицейские снова в вахтштубе, опять пьют и закусывают. Обухов задает выстраданный вопрос:

- А что, Мишка, было в том пиджачке, что ты выволок из-под нар?

- В пиджачке? – переспросил тот. – Да ничего особенного. Немного наших денег и какие-то бумаги.

- И все? – недоверчиво спросил Обухов. – А ключи?

- Сдались тебе эти ключи, - возмутился Кузнецов. – Не было никаких ключей!

- А чё ты занервничал? Не было и не надо. А что за бумаги?

- Откуда я знаю, если они все по-иностранному.

- Откуда я знаю? Мне что немецкий, что американский.

- А что их смотреть? Ты такой же грамотей, как и я.

- А не рано? Базар еще не закрыт. Ну, смотри: ты начальник, тебе и командовать.

Обухов ожил, увидев пиджак на спинке стула. Подошел, погладил плечи и с деланным восторгом сказал:

- Это точно. Мне с ним тоже повезло. Что ни говори, евреев хорошо пошерстили. Позволь примерить пиджачок?

Крутясь у мутного зеркала, Обухов, будто в восторге, хлопал себя по бокам, по груди. Карманы пустые. Ага, в левом внутреннем что-то надыбалось. Тут и Кузнецов вспомнил, что в пиджаке оставил бирку. Сказал Обухову:

Пиджак оказался в руках Кузнецова, а бирка у Обухова. На картонке химическим карандашом написано: «Ул. Караимская, д. 50, кв. 2».

- Что и требовалось доказать, - сказал он, возвращая бирку Кузнецову.

- А то, что я по должности старше тебя, заслуг перед немцами у меня поболе твоего, а квартирку почему-то дают тебе, а не мне! Так за какие заслуги такая лажа?

- И все же? На Красной горке мы, вроде, оба не были, и награждать нас будто не за что, но тебя, тюфяка, награждают, а меня нет! Почему?

- Значит, я не такой уж тюфяк, как тебе кажется, - ответил, обидевшись, Кузнецов.

- Вот и проговорился! – воскликнул Обухов. – Значит, не нашел, а наградили! Колись: кто?

- Иди к черту! Ты пришел сюда по карманам лазить?

- Ах, я и забыл, мои извинения к вам с кисточкой. Давай, показывай те бумаги.

Он их долго вертел перед собой, рассматривал на свет, даже нюхал. Сделал вывод: бумаги серьезные. Пытался хоть что-то прочитать – не получилось.

- Чихня, - вынес он вердикт, но возвращать бумаги не спешил. – Они тебе, конечно, не нужны, – сказал он уверенно, - отдай мне.

Кузнецов понял, что этот прохиндей хочет его надуть. Хватит, что с ключами подловил.

- Давай сюда, самому пригодятся, - сказал он решительно.

Обухов неохотно подчинился. Уходя, уже за калиткой спросил:

Кузнецов, ничего не ответив, захлопнул перед ним дверь. Обухов обиделся: «Как перед нахальной цыганкой калиткой хлопает. Погодь, я тебе еще не так хлопну».

В эту декабрьскую ночь Кузнецов патрулировал по городу, а в пересменке отдыхал в караулке полицейского участка. Не раздеваясь, прилег на койку - и тут же услышал какую-то возню и вскрики на вахте. Не успевший улечься напарник вышел в коридор, чтобы узнать, в чем дело. Тут же послышался стон. Вслед за ним голос:

Кузнецов мигом свалился на пол и закатился под койку. Дверь открылась, и по комнате запрыгал луч фонарика.

Лёжа под койкой, дрожа всем телом он слушал спорадические выстрелы, выкрики. От близких взрывов гранат осыпалась штукатурка, с треском лопались оконные стекла. Совсем рядом раздался оглушительный взрыв, и все, что было над ним и вокруг, обвалилось на пол.

Кузнецов так плотно был завален обломками строения, что, как скоро понял, самостоятельно выбраться не сможет. Утешая себя, подумал: придут люди и, конечно, спасут его. Но кто будут эти люди? Вдруг красные моряки?! Это вовсе не фантазия. Они здесь уже были! Неприятно поразила мысль: хотел бы видеть своими спасителями не моряков, а немцев, а лучше сослуживцев. Выстрелы стихли. Кто победил?
В загадочной тишине почувствовал себя заживо погребенным. Кому вздумается выгребать какую-то койку? Мало ли в городе развалин? Кто их разгребает? Да и он сам кому нужен? Никто и не вспомнит, что жил когда-то на белом свете шофер, а ныне немецкий прихвостень - Мишка Кузнецов? Он в гробу! Осталось сложить руки на груди. Плакать за ним все равно некому. Интересно: встретится ли он ТАМ с мамой?

Становилось все труднее дышать. Известковая пыль забивалась в гортань. Он начал кашлять. Когда его, зашедшегося в кашле, вытащили из-под койки, то увидел перед собой не херувимов, а полицейских и Жуковскую.

- В какую больницу? Там место героям, а этого труса, отлежавшегося под койкой, в подвал!

Вывернули карманы и, дав глотнуть воды, повели по указанному адресу.
Обухов, глядя вслед, лихорадочно соображал. Завтра Жуковская пошлет в дом Кузнецова следователя с обыском. Тот найдет еврейские бумаги, и уйдут они неизвестно в чей широкий карман. А в их ценности Обухов не сомневался: не стал бы еврей зашивать в пиджак бесполезные бумажки. Решил опередить следователя. Хорошо бы ключи заиметь. Они недалеко, на тумбочке, но рядом стоит красавчик Казелла и что-то говорит по-ихнему жандарму. Тот заворачивает всю эту мелочевку в газетку, делает надпись и отправляет в свой карман. Что поделаешь? Придется обходиться без ключей.

Пользуясь суматохой, вызванной налетом, не дожидаясь конца смены (за час обернусь), Обухов рванул к Мишкиному дому. Хорошо быть полицейским: в любое время суток свободный проход по городу, можешь без приглашения войти в любой дом, даже, если понадобится, и через забор перелезть. Что и сделал.

Двинул плечом дверь, не поддалась. Обошел дом, все окна закрыты. Пришлось разбивать стекло. И вот он у знакомого комода. Открывает ящик, подсвечивает фонариком. Бумаг на месте нет! Где искать? В пиджаке, который так и висит на спинке стула, карманы пусты. Пошарил еще в нескольких местах – бесполезно. Куда он их, гад, перепрятал? Покинул дом с чувством обманутого в лучших намерениях.

ГЛАВА ХIX

Под утро в городе прогремел сильный взрыв. Задрожали рамы на веранде, в комнату ворвался холод - открылась дверь. Наталья Михайловна встала, чтобы ее прикрыть.

Мать подняла с пола сползшее с постели пальто, которым укрывался сын, и снова набросила его поверх одеяла.

Когда Костя проснулся, мамы уже не было. Пошел к Вите, но его больная мама сказала, что тот уже давно «ушедши». Тогда он взялся за выполнение маминого задания.

В подвале Ломброзо, электрика городского театра, было навалом всякого утиля. Там он нашел примус с ввинченной головкой, а в ней и капсюль. В сарае шорника дяди Сёмы в куче полусгнивших отходов кожи обнаружил несколько кусков парафина. Порадовался быстрым находкам: теперь есть время для выяснения, где и что так грохнуло.

Облачившись в теплое пальто, из которого уже вырос, и напялив кепку, спустился снова во двор. Так безлюдно здесь еще никогда не было. Что с Тасей? Мама говорит, что она благополучно уехала, но он плохо в это верит. За свою короткую жизнь он уже не раз убеждался в лживости взрослых – им ничего не стоит обмануть ребенка. Якобы, во благо. Нужно сегодня же расспросить Витьку. Тот не соврет.

Поход начался с Церковного садика. Пересек его и вышел к ограде. За ней высится «Бо-Риваж», дальше море. Как и говорил Витька, у здания пулеметы и пляшущие от холода румыны. В продуваемых насквозь шинелях они должны чувствовать себя раздетыми. Высокие барашковые шапки могли согреть только голову. Где-то раздались выстрелы, но эти вояки даже не повернулись в ту сторону. На этом собачьем холоде мамалыжникам не до войны. Глядя на них, мальчик порадовался своему старенькому, но теплому пальто.

Ему надоело рассматривать дергающихся румын, и он пошел в сторону центра города. А центр там, где власть. До немцев горисполком и милиция, сейчас управа и полиция. Памятуя, что самый короткий путь – безопасный путь, он направился в обход, по Мойнакской (сегодня улица Демышева -М.Б.). Петляя переулками, вышел на Приморскую и выглянул из-за угла. Вдалеке - нескольких полицаев и немцев. Оттуда попахивало дымком. Понял, что грохнуло там, но как узнать подробности?

Осмотрелся. На другой стороне улицы увидел башенку, возвышающуюся над одноэтажным домом.

Парадная дверь сорвана и висела, покачиваясь от ветра, на одной нижней петле. Определенно там никто не живет, иначе бы поправили. Но как перебежать улицу, чтобы не заметили?

Решил пройти «по стеночке», а потом, выбрав момент, пересечь улицу по-прямой. Только изготовился, как за спиной раздался громкий стук по оконному стеклу. Обернулся и увидел в окне подростка. Он махал рукой, призывая приблизиться к нему. Сделал шаг назад и стал под окном. Лицо стучавшего показалось знакомым.

Тот знаками приглашал его к себе, показывая, что нужно вернуться и пройти в ворота. А ведь точно, неплохо было бы поговорить с человеком, который находился совсем рядом с взрывом.

В большом дворе остановился: куда дальше? И тут увидел, что с дальней веранды машут. Направился туда.

Только вздумал спросить, откуда его знают, как вспомнил. Это же Леня! С ним встречался в опустевшей комендатуре!

- Привет, Леня, а я тебя сразу и не узнал. Так слепил себе приемник?

- Все в порядке. Тебя же я сразу узнал, - ответил тот. – Небось, в башню хочешь пробраться?

- Управа уцелела, а от полиции одни развалины.

- Смотрел с той башни, как только рассвело. Нас так тряхнуло, что было не до сна.

Вошли в комнату, и Леня показал на противоположную от двери стену. По ней, как две змеи, изогнулись расщелины. Возле стояла застеленная кровать. На ней лежали куски штукатурки и каменная крошка.

- Здесь и был, только на кровати, что у двери. Чуть на пол не свалился. Хорошо, мама на работе была, ей бы больше досталось. Представляешь?

- Бывает. Уже спать собирались, когда за ней пришли.

- Выходит, на немцев работает? - зло удивился Костя.

- Успокойся. По бабушке она немка, поэтому и знает язык. Вот и пригласили, кто-то же должен этим заниматься. Не наша с тобой вина, что немцы лучше красных воюют.

- А что тут такого? По-твоему, лучше в Германию ехать?

- Ты и этого не знаешь? - удивился Лёня. - У кого нет «арбайткарты», тому предлагают ехать работать в Германию. И меня уже приглашали, как «фольксдойче», но мы с мамой решили отказаться. Мама договорилась, что меня возьмут учеником на городской радиоузел. Получу допуск и тогда начну работать, как ты говоришь, на фашистов.

Косте, жившему еще советскими категориями, было трудно понять логику своего случайного знакомого, но его спокойная рассудительность не позволяла резко осудить его.

- А когда придут наши, как будешь оправдываться?

- А вот у меня большие сомнения на этот счет …

- Я не верю, что меня будут спрашивать об этом. Ты, кажется, куда-то шел?

- Вот и иди домой. Развалины ты и раньше видел.

- Ладно. Все же слажу на башню, - сказал Костя, - сам все увижу.

Леня видел в окно, как Костя перебежал улицу и скрылся за дверью.

Вход на башню Костя нашел на кухне. По вертикальной лесенке добрался до люка и выглянул. Порыв ветра чуть не сорвал кепку. В башне все стекла выбиты. Над головой протянуты веревки, здесь сушили белье. С комфортом жили люди. Им не нужно было выносить постиранное белье во двор, где могли испачкать, а то и украсть. Выглянул в окно. Двухэтажное здание горисполкома цело, но улица перед ним засыпана битой черепицей. Ворота, что вели в гараж – распахнуты, двор завален обрушившимися стенами дома милиции. Вот тут и жахнуло! Кто же это сделал? Узнать бы, но пора сматываться, и так загулялся. Если мама придет, а его не будет дома - ахнет. На куче мусора увидел маленькую гуттаперчевую куклу, даже розовое платьице было на ней. Вспомнил Тасю, взял пупса и положил в карман пальто.

Переулками вышел к гостинице «Крым». Она своей громадой закрывала море, открытым оставался только вид на здания порта. Слышны удары волн о пристанные быки. Интересно бы посмотреть все в натуре, но нет - домой. Только сделал шаг, как вздрогнул от окрика:

Услышав клацанье затвора за спиной, остановился. К нему подходили двое полицейских. Один держал винтовку наизготовку. Боятся его, что ли? Сейчас день, ходить не возбраняется.

- Да вот, гуляю, - ответил Костя, как мог, беспечнее, - хотел к морю пройти, да передумал.

- Знаем, яку маму вы шукаете, а потим полиция на воздух взлетае, - сказал полицай, шмыгая простуженным синим носом.

- Да что вы, дяденька, какая полиция? - удивился Костя.

- Видел его? - в свою очередь удивился полицай. - Племянничек нашелся! Да я тоби - господин старший полицейский! А ну повтори три раза!

Костя повторил. Пусть радуется. Скорей отпустит.

- То-то, - удовлетворенно сказал полицай и, обращаясь к напарнику, спросил: - Шо з ным робыть будемо?

Другой полицай был очень молод. Под тонким носом едва пробивался пушок, которому еще не скоро суждено стать усами.

Старшему полицейскому ответ не понравился, он так зыркнул на напарника, что тот смущенно пояснил:

Старший с шумом высморкался, вытер пальцы о подол шинели и полез к Косте в карман. Кукла была найдена сразу. Повертел ее сначала возле своего прыщавого носа, потом ткнул в нос напарнику.

- Бачышь? А ты казав, невиновный! - и, повернувшись к Косте, рявкнул: - Дэ взяв?

- Он ще и базикае! Вы тут при советах зовсим совесть потирялы. А ну, дэржы! - скомандовал напарнику. Тот поспешно забросил винтовку за плечо и, обойдя Костю сзади, взял его за локти.

Мальчик вытянул руки перед полицаем. Так они в начальных классах показывали чистоту рук дежурным санитарам. Рукава пальто задрались почти до локтей: так он вырос из него. Ему стало стыдно перед чужими. Полицай достал из-за голенища плетку и, пропустив ее через ладонь левой руки, коротко замахнулся. Костины ладони обожгла острая боль. Он закричал.

- Можэ, годи, Дмитро, - раздалось над головой мальчика, - дитё ишо.

- Я покажу ему «не виноватый»! У мэни уси выноваты будуть! Руки!

Стоявший сзади полицейский снова схватил Костю за локти и поднял его руки. Крякал один, хрипло дышал другой, мальчик плакал. Редкие прохожие прошмыгивали мимо этого страшного места. Наконец раздалось:

Отпустили руки, и они, как плети, упали, больно зацепившись за пальто. Костя с трудом переставил ноги.

- Ему мало, - язвительно заметил Дмитро и, обращаясь к напарнику, сказал: - А ну, дэржы знов!

Костя не стал ждать, когда его снова будут избивать, он сделал шаг в сторону и побежал. Сначала медленно, потом быстрее. Пусть стреляют, пусть убьют, но бить себя он больше не позволит! Вслед неслось улюлюканье.

Чуть не в беспамятстве прибежал домой. Только на веранде посмотрел на руки. Они были в крови, белыми лохмотьями свисала кожа. Закружилась голова, и он опустился на стул.

Когда очнулся, увидел Витю. Тот собирался в очередной раз обрызгивать водой его лицо.

- Хватит, - прошептал Костя, еле раздвигая онемевшие губы.

- Ожил! Слава богу, ожил! - обрадовался Витя. - А то я совсем испугался. Брызгаю, брызгаю, а ты, как стенка, белый и глаза закрыты. Что случилось?

Костя показал руки, и у него снова закружилась голова, но на этот раз сознание не потерял.

Сразу стало понятно, что израненные кисти рук через узкие рукава не пролезут. Витя взялся их осторожно распарывать, чтобы не повредить ткань - ведь их снова придется сшивать. Всё равно снимать пальто было больно.

- За эту? - спросил Витя, показывая на пупса, лежащего на столе.
Неожиданная улыбка осветила лицо мальчика. Выходит, молодой полицай не выкинул ее, а положил снова Косте в карман. Витя понял, что самое страшное позади.

-Пойдем ко мне, - сказал он, - я там перевязку сделаю.

Когда зашли в Витину квартиру, услышали, как в задней комнате стонет его больная мама. Он накоротке зашел к ней, а выйдя, сказал:

- Сестра оставила маме лекарство, и я должен три раза в день давать ей его. Тогда ей легче становится.

Витя усадил Костю перед тумбочкой и велел положить на нее руки. Затем стал ножницами осторожно срезать отставшие клочья кожи. Смазывая края ран йодом, Витя приговаривал:

- Терпи, казак, атаманом будешь. Радуйся, что кости целы. Им, гадам, ничего не стоило и их поломать.

После забинтовки, руки стали похожими на лапы белого медведя.

- Тебе не страшно было резать кожу? - спросил Костя, когда утихла острая боль.

Витя тяжко вздохнул, его большой рот сжался в прямую линию. Помолчал и грустно сказал:

- Мне теперь ничего не страшно, такого насмотрелся… Видел даже, как убивают.

- Зачем оно тебе? После две ночи не мог спать, всё мерещились ощеренные собачьи морды и дерганья умирающих.

- А куда было деваться? В облаву попал… А знаешь, кто командовал? Та баба, что к нам во двор заходила.

- Фамилию не знаю, а морду на всю жизнь запомнил.

Неожиданно для себя Костя почувствовал, что Витя совсем повзрослел. Поднялась бы сейчас на него рука?

- А где ты медицине научился? - уважительно спросил он.

- Сестра Валя учила раны лечить. Говорила, что в жизни пригодится.

- Ну да. Вообще я фельдшером хочу стать. В нашу медшколу с пятнадцати лет принимали. Сейчас, сам понимаешь…

- А то ж. В бутылках продается. Хорошо раны заживляет. Его сейчас не купишь.

Костя посмотрел на свои «медвежьи лапы» и спохватился:

- Слушай, ведь я даже листовки не смогу писать!

- А что писать? - махнул Витя рукой. - Ведь мы с тобой ничего не знаем. Те, что написали, я расклеил.

- Получается, ты заработал, а попало мне, - пошутил Костя.

Витя в ответ улыбнулся и стал собирать мусор, оставшийся после перевязки.

Наталья Михайловна ахнула, когда увидела перевязанные руки сына. Костя все, без утайки, рассказал. Мать слушала, и лицо ее становилось пепельным, глаза наполнялись слезами. Вот они выкатились и тонкой дорожкой побежала по ее впалым щекам.

- Ну куда тебя понесло? Играл бы во дворе. Ведь я сказала: на улицу не выходи! А ты еще в город полез!

Положив свои руки на его забинтованные, она грустно сказала:

- Не обижайся. А пока все же надо слушать маму. Что касается куклы, то и без неё полицаи нашли бы, к чему придраться. Так они выбивают из нас «советский дух». Поэтому сиди лучше дома. Но хватит о грустном. Готовься радоваться.

- Ну, говори!
- Так вот: немцев здорово под Москвой побили!

Любуясь оживившимся лицом сына, подумала, что лучше бы они эвакуировались - не было бы каждодневного страха за его жизнь.

- Ему один румын сказал. Немцы, говорит, совсем приуныли. Хотели зимовать в Москве, а пришлось драпать по морозу.

- Мама, можно я об этом Вите расскажу и… тете Доре?

- Вите расскажи, а Доре я уже сама рассказала. Соль ей относила.

Костины руки заживали плохо. Они начали гноиться. В колеблющемся свете каганца Наталья Михайловна со страхом выискивала признаки гангрены и молила давно забытого Бога не допустить худшего

Он улыбался, демонстрируя хорошее настроение.

ГЛАВА XX

И Смолин слышал взрыв, что прогремел ночью, но его дело рулить кобылой, а не разбираться с тем, что где-то кого-то грохнули. Своя хата цела – ну и ладно. Тем более есть заказ - ехать за Татьяной.

В деревню Ай-Кагул, что недалеко от Фрайдорфа, въехала необычная телега. Необычная тем, что представляла собой глухой ящик, обитый оцинкованной жестью. Сзади двустворчатая дверца. В городе в таких перевозят хлеб, но что ей делать в деревне? Телега остановилась у первой же избы, кучер что-то спросил у хозяйки и поехал дальше. Татьяна Шуткина была в это время на крыльце, поэтому всё видела и удивилась: как хлебовозку сюда занесло? Телега остановилась у ее забора. Кучер, не слезая с облучка, спросил:

- Не ты будешь Татьяной Шуткиной? Тогда собирайся, поедем в Евпаторию. Вот тебе послание от Мишки-полицая.

- Он в полиции? – невольно вырвалось у Татьяны.

- А ты не знала? Не всем же в кучерах состоять, кому-то и в полиции служить.

- Какой там шофер, если без машины. Сейчас и лошадь на вес золота. Вот удалось прикупить кобылку, вот и езжу. А раньше тоже шоферил. И мужа твоего Леньку Шуткина знал.

- Подождите, вы не тот дяденька, что с одним глазом ездил? – спросила, оживившись, Татьяна. - Ваша фамилия …

- Вот и познакомились. Теперь возьми бумажку, почитай и давай собираться. Нам нужно засветло вернуться. У немцев ночью не разгуляешься.

В записке Кузнецов извинялся за то, что не смог достать машину для перевозки семьи своего друга, поэтому посылает телегу. Он думает их встретить, но если что помешает, то Смолин знает, где спрятаны ключи от квартиры.

Затолкали в будку нехитрый скарб, и семья Шуткина поехала. Их никто не провожал. На краю ящика, свесив ножки, сидели детишки. Мать шла следом. Ей бы сидеть рядом с возчиком, но в пути дети могут уснуть и свалиться на землю.

Уже смеркалось, когда Смолин въехал во двор и остановил телегу у высокого крыльца.

- Вот и приехали, - сказал он, спрыгивая с козел на землю. – Вижу, Мишка не пришел, но это не беда.

Он вынул из расщелины в крыльце ключи от квартиры и, протянув их Татьяне, сказал:

- Откройте сами, дядя Гриша, - попросила Татьяна, - у меня что-то руки трусятся.

Вошли в квартиру. Татьяна потрясена увиденным: у нее еще никогда не было столь обустроенного жилья. Даже шелковые шторы свисают перед окнами. Дети забегали, открывая внутренние двери: кухня, спальня, туалет, кладовка.

- За что такое счастье? – только и прошептала Татьяна.

- Мне успеть бы до дому доехать, а вы уж тут без меня разбирайтесь.

- Служба, сама понимаешь, - и, вспомнив, добавил: - Этой ночью взрыв где-то был, может, он и не дал ему прийти.

В зале на столе лежала ученическая тетрадь. На обложке написано: «Домовая книга». Домовладелец она - Татьяна Шуткина. Все это скреплено печатью. Раскрыла обложку. Записка. Миша писал: «Таня, заполни графы, печати уже стоят». Не только печати, но и подписи должностных лиц были на нужном месте. Теплая волна благодарности окатила её. В кухонном шкафу Татьяна нашла жестяные коробки с крупами, неполную бутылку постного масла и, конечно, соль. Возле канючили дети: хотели есть. В ведре была вода, но от нее несло тиной. С ведром вышла на крыльцо. Колодца во дворе не было, не было и колонки. У соседей, напротив, сквозь неплотно зашторенные окна, пробивался тусклый свет. Постучала. Вышел пожилой мужчина.

- А, новая соседка, - сказал он приветливо, - милости прошу.

- Извините, но я не в гости, - проговорила, смутившись, Татьяна, - хотела бы спросить вас: где тут воды можно набрать?

- Дальше не пойду, а то еще прихватят, а тебе, как женщине, не так страшно. Так вот, иди до перекрёстка, повернешь влево и тут перед угловым домом она, наша колонка. Нажмешь на ручку, и вода польется.

- Даниил, но зови меня просто дядя Даня. Так короче и привычнее.

Время приближалось к полудню, а Кузнецов так и не появился. Татьяна начала волноваться. Вспомнила о взрыве, о котором обмолвился Смолин. Неужели убили? А может, лежит где раненый? Кого спросить? Пошла к соседу. При белом дне рассмотрела его. Среднего роста, худой, лет пятидесяти. Явно не русский: такой удлиненный разрез глаз мог быть у армянина. На вопрос о Кузнецове пожал плечами.

- Я его видел только два раза, да и то мельком. За день до вашего приезда он зашел во двор со стариком, что привез вас. Был в форме полицейского. Правда, винтовки через плечо не было. Да, еще чемодан. С ним зашел, а вышел уже без него. Значит, оставил.

- Да, я видела в шкафу чемодан. Какой вы заметливый, дядя Даня! - восхитилась Татьяна.

- Будешь таким, если хочешь знать, с кем жить придется. Кстати, кто он тебе? Не муж, случайно?

Татьяна неожиданно для себя застеснялась. Поспешила сказать:

- Нет, просто знакомый. Он с мужем на одной машине шоферил.

- Так что мне делать, дядя Даня? Где его искать? С квартирой ясность получить хочу.

- Какая тебе ясность нужна? Поселили, и живи. Не ты одна в еврейской квартире оказалась.

- Что я должна была знать? – встревожилась Татьяна.

- А то, что немцы в городе всех евреев выбили, а их квартиры теперь раздают своим прислужникам.

- Честное слово, дядя Даня, я ничего этого не знала! Знала бы, не поехала!

- Ладно, успокойся. Не ты же в полиции служишь. Тебе дали, ты взяла. А что касается твоего знакомого, сходи в полицейское управление, оно напротив аптеки, что на Революции, и спроси его однокашников. Они должны знать. Только сейчас лучше там не появляться. После налета на полицейский участок …

- Нам сие неизвестно, - ответил сосед. – Так вот, после налета немцы совсем озверели: хватают людей прямо на улицах и отвозят на Красную горку.

- Ты и этого не знаешь? – удивился Даниил. – Так знай: на Красной горке немцы расстреливают людей. Мстят.

Через два дня Татьяна все же решилась пойти в полицейское управление. Уже на подходе ее остановил жандарм. Приказал уходить. А как же Кузнецов? Она видит, что ее неподвижность раздражает немца. Он достал из-за пояса дубинку и угрожающе провел ею по ладони левой руки. Сейчас ударит. Но тут увидела Жуковскую! Та вышла на широкое крыльцо бывшего горисполкома и закурила. Она была в строгом цивильном платье, в котором Татьяна уже видела ее на каком-то торжестве в гараже мужа. Потому и узнала.

- Елена Александровна, - позвала она, - можно вас на минутку?

- Кто вы? – спросила она, ответив кивком на приветствие.

- Дело в том, что я ищу Мишу Кузнецова. Говорят, он работает сейчас в полиции.

Под пристальным и холодным взглядом Жуковской Татьяна оробела. Путаясь в словах, сбивчиво объяснила, зачем ей нужен Кузнецов. Жуковская нахмурилась и сквозь зубы сообщила, что тот в командировке. Жандарм дотронулся до плеча Татьяны палкой и показал, куда ей идти.
Во дворе она встретилась с Даниилом.

Татьяна подробно все рассказала. Сосед, щелкнув языком, посоветовал:

- Старайся этой гадине больше не попадаться на глаза. Жаль, я тебя раньше не предупредил.

- Час от часу не легче, - с грустью ответила Татьяна, – и зачем это Мишка вытащил меня из деревни?

- Если вернется из той командировки, спросишь.

- Подумалось, что у Жуковской могут быть сильно длительные командировки.

Встреча с Шуткиной напомнила Босс, что где-то в гестаповском подвале, искупая грех, томится один из ее подчиненных. То отчаяние, которое она испытала от дерзкого налета советских моряков, начало проходить: война есть война. Придя в управление, сказала Казелле:

- Организуйте доставку сюда известного вам Кузнецова.

- Ваше сердце смягчилось, унтерштурмфюрер? - с некоторой долей ехидства спросил тот.

Через час Казелла доложил, что приказ унтерштурмфюрера не может быть выполнен ввиду смерти заключенного.

- Советник Меркель. Кузнецова в подвале удушили сокамерники.

- У коллег перенаселенность побольше нашей. Меркель извинялся.

- Они сделали проще: всех из того подвала пустили в расход.

В тот вечер Босс напилась больше обычного. Казелла злорадствовал: наконец-то и тебя проняло! Он впервые видел ее страдающей, что выражалось не столько в количестве выпитого, сколько в том, как она вела себя: ни тостов, ни пьяных восторгов, ни сальных шуточек. Чем не поминки? А кто этот полицай на самом деле? Унтерменш! Так по ком страдает?!

А если его самого, Клауса, завтра убьют? Будет ли она так же переживать? Дудки! Прозвучат прощальные слова, назовут его верным солдатом фюрера и, после первой же порции шнапса, забудут о нем, как забыли о тысячах других погибших. Высказать бы этой добропорядочной фрау всё, что он о ней сейчас думает, но даже в пьяном состоянии он не мог позволить себе нарушить субординацию. Невысказанную речь поспешил залить водкой, и скоро в их компании на одного хрюкающего стало больше.

Во двор по улице Караимской, 50 вошел полицейский. Осмотрелся и, увидев выходящего из дворовой уборной мужчину, поманил к себе пальцем:

Мужчина, а это был Даниил, подошел. Полицейский спросил:

Даниил показал. Тот резво взбежал на крыльцо и застучал в дверь. Увидев, сослуживца мужа, но в полицейской форме, Татьяна вздрогнула и спросила:

Татьяна совсем потеряла голову. Что ему надо? О каких вещах он говорит? Ведь тут всё его, Михаила, её ничего нет. Так и сказала. Услышав такое, Обухов растерялся. Неужели этот гад те бумаги с собой носит? Идиот он, что ли? Уже ни на что не надеясь, спросил:

- Так вот вы о чем! – обрадовалась Татьяна. Конечно, приносил. Вон чемодан стоит в шкафу.

Она хотела положить чемодан на стол, чтобы удобнее было открывать и рассмотреть содержимое, но Обухов, отобрав его, скомандовал:

Вместо навесного замка, чемодан закручен проволокой. Раскрутив ее, Обухов открыл крышку. Видно, Мишка спешил, когда укладывался. Вещи были беспорядочно втиснуты по самое некуда. На дне нашел газетный пакет. Развернул. Они, родимые! В карман. Он не стал укладывать вещи на место, не стал приглашать хозяйку выйти к нему. Захлопнув крышку, молча покинул квартиру.

Роман Александра Стома "Рыжий Кот против фрау Босс,
или Сквозь мутные стекла времени"

Читать часть 5

ГЛАВА XVI

ГЛАВА ХVII

ГЛАВА XVIII

ГЛАВА ХIX

ГЛАВА XX

Читать часть 7

Роман Александра Стома "Рыжий Кот против фрау Босс, или Сквозь мутные стекла времени"

Читать часть 5

ГЛАВА XVI

ГЛАВА ХVII

ГЛАВА XVIII

ГЛАВА ХIX

ГЛАВА XX

Читать часть 7

Роман Александра Стома "Рыжий Кот против фрау Босс,
или Сквозь мутные стекла времени"