Евпатория в оккупации

Матерал газеты "Крымские известия" №183 5 октября 2006 г.

Беседа Марка Пурима с Давидом Моисеевичем Эль

Давид Моисеевич Эль

«Родился я в 1928 году в Евпатории, 22 декабря, — начинает свой рассказ этот удивительный человек. — Жил на улице Верхней (Ефета). Потом на Крымчакской. Дом наш располагался напротив маслобойки. Но после войны, в 1945-м, в связи с тем, что маслобойку расширяли, отца заставили продать дом государству за пять тысяч рублей. Деньги разделили между сестрами. Отец ни за что бы его не продал, но отказаться от сделки в то время не мог: в 45-м косо смотрели на тех, кто был на оккупированных территориях. Потом эти тысячи, после денежной реформы 1947 года, превратились в пятьсот рублей. Так что дом нам не принес никакого дохода».

Я возвращаю разговор в довоенное время. Дело в том, что Давид Моисеевич был одним из немногих евпаторийцев, кто в двадцатых годах жил в Крымчакском переулке. Мне же хотелось отыскать этот переулок, так как там до революции располагался молельный дом крымчаков - Къаал, о котором ни в краеведческом музее, ни у архитекторов не сохранилось никакой информации. Не знали о существовании Крымчакского переулка и местные краеведы.

«На Крымчакской улице мы жили в конце двадцатых годов. Хорошо помню этот двор, — продолжает Давид Моисеевич. — Отец работал тогда экспедитором овцесовхоза имени Кирова (теперь это - село Кормовое). Когда началась война, отца, как и большинство евпаторийцев, мобилизовали и отправили в район Перекопа. Мы с мамой приезжали к нему на свидания, привозили из дома еду. Но это длилось недолго. Враги прорвали Перекоп, и отец попал в плен. Военнопленных держали в одном из лагерей под Симферополем. Он еще плохо охранялся, что дало возможность некоторым бойцам, в том числе и моему отцу, бежать оттуда. Первое время прятался дома, но потом понял, что его никто не ищет, и стал открыто выходить в город.

— Вы помните, как в Евпаторию вошли гитлеровцы? — задаю очередной вопрос. Для меня важно узнать, что запомнил о войне 12-летний мальчишка. Как он сам воспринимал оккупантов?

— Они пришли 31 октября 1941 года, а до этого в городе были погром и безвластие. Отступающие войска подожгли зерно. То, что сгорело не до конца, люди несли домой, но его нельзя было есть: мука получалась очень горькая. Вообще-то в то время жители города брали все, что было в магазинах и на складах. С одной стороны, это было хорошо, потому что народ смог запастись продуктами и они не достались оккупантам, а с другой — было похоже на кражу и мародерство. Мне уже шел 13-й год и я тоже участвовал в этом. Забрал из магазина «Детский мир» (располагался на улице Революции) пенал, ручку, ластики, тетради… Услышав о том, что в город заходят немцы, мы с соседскими ребятами решили посмотреть на них. Отправились на улицу Хозяйственную. Недалеко от здания, где до войны располагалась женская консультация, стояла немецкая танкетка. Вторая группа оккупантов вошла в город с Пересыпи свободным маршем. Никто их не останавливал, никто не стрелял. Местные жители молча смотрели, как они въезжали в город, но подойти к ним боялись. Солдаты вышли из машин и стали разворачивать плитки шоколада, есть. Это нас очень удивило: до войны шоколад дарили детям только по праздникам.

А потом началось страшное. Уже на следующий день на заборах появились приказы фашистского командования: нельзя то, расстрел за это. Всем коммунистам, всем активистам велено было зарегистрироваться, кто не придет - расстрел. У нас в доме жил папин знакомый, директор совхоза. «Почему бы не пойти, — говорил он, — они же обещают дать работу в соответствии с занимаемой должностью. А если буду скрываться - расстреляют». Он пошел регистрироваться и домой не вернулся, его расстреляли одним из первых.

Чуть позже расклеили объявления с требованием зарегистрироваться евреям, цыганам и крымчакам. Евреев заставляли нашивать на одежду желтую шестиконечную звезду, а потом сказали, собирайтесь, мы вас эвакуируем в гетто. Взять с собой разрешили только ценные вещи. Как их везли на расстрел, я не видел. Потом рассказывали, что всех расстреляли у одного из противотанковых рвов за городом.

Давид Моисеевич надолго замолкает, чувствуется, что воспоминания эти даются ему нелегко. Затем продолжает:

— В городе был установлен оккупационный порядок. Началась кампания переписи молодежи для отправки в Германию. Вначале было объявлено, что поедут только добровольцы. Золотые горы им обещали, говорили, что дадут жилье, хорошую работу. Добровольцев было немного, и в Германию стали отправлять принудительно. Некоторым, правда, удалось спастись. Перед отъездом следовало пройти медицинское обследование. Моя сестра Ева, чтобы не попасть в Германию, накануне медкомиссии напилась крепкого чая, и у нее было сильное сердцебиение. Врачи осмотрели сестру и признали не годной по состоянию здоровья. Так она осталась в Евпатории.

Поддержка друг друга во время оккупации очень помогала. Но Давид Моисеевич рассказал и о тех, кто изменял Родине, стал на путь предательства, о полицаях и шпионах, засланных в город еще до войны, о том, как они маскировались при советской власти и какие зверства творили в растерзанном фашистами городе.

Самуил Моисеевич Ходжаш

Расстреливали и караимов - за то, что не хотели служить немцам. Известный в Крыму юрист Самуил Моисеевич Ходжаш, 1881 года рождения, отказался от должности городского головы. За это 26 марта 1942 года он был расстрелян вместе с членами своей семьи. У гитлеровцев разговор был коротким, чуть что - пуля.

С наступлением темноты в городе начинался комендантский час. Если патруль кого-то ночью встречал на улице - расстреливал на месте.

Люди боялись всего. Это было гнетущее чувство, когда у тебя нет никаких прав, и ты не знаешь, вернешься ли живым домой. Но самое страшное началось после разгрома нашего десанта: фашисты ходили по домам и забирали взрослых мужчин. Трижды приходили и к нам во двор. Первый раз забрали портсигар, шерстяные носки, а отца не тронули. Второй раз увидели во дворе глухонемого соседа и забрали с собой. Третий раз - вошли в амбар, постреляли там из автоматов, но никого не нашли. А вообще, в те дни не было случая, чтобы кто-то спасся или откупился.

Брали и заложников. После того, как сгорело деревянное здание железнодорожного вокзала в Евпатории, провели облаву и стали хватать всех подряд. Попал к ним в лапы и мой брат. Их держали в помещении высших офицерских курсов (после войны в этом здании на нынешнем проспекте Ленина располагался санаторий ПВО). Утром перед окнами собрались десятки людей: родители, братья, сестры, которые хотели вызволить заложников. Между ними и зданием ходил часовой с автоматом. Мой брат предложил своему другу бежать через окно. Друг побоялся, надеялся, что разберутся и отпустят. Тогда брат сам открыл окно и, как только часовой повернул за угол, кинулся в толпу. Найти его враги не смогли. Вечером каратели отсчитали сто человек и всех расстреляли без суда и следствия. А через несколько дней выяснилось, что вокзал случайно подожгли румынские солдаты, которые там готовили себе еду.

Пытаюсь выяснить у Давида Моисеевича что-нибудь о судьбе крымчаков.

- Я знаю, что одному караиму удалось спасти от расстрела свою жену-крымчачку и двух дочерей.

Сапожник Борис Сакав в городе был человеком известным. Многим евпаторийцам он шил обувь, и все знали, что жена его крымчачка. Когда стали собирать крымчаков, глава семьи не стал ждать, когда за ними придут, — уехал в деревню, где его семью никто не знал, и пробыл там всю оккупацию. Местные полицаи были уверены, что в селе поселилась караимская семья. Так и спаслись. Но это был единичный случай. Полицаи и предатели знали крымчаков в лицо и доносили на них фашистам…

Выключаю диктофон и предлагаю собеседнику прогуляться по старому городу, попытаться найти Крымчакский переулок и дом, где прошло его детство.

Перекресток пер.Степового и ул.13 ноября в Евпатории

Найти молельный дом крымчаков оказалось несложно. Давид Моисеевич привел меня в Степовой переулок и сказал, что до войны его называли Крымчакским. Молельный дом крымчаков Къаал располагался недалеко от кенас — это длинное одноэтажное здание и сегодня выделяется на фоне остальных строений. Местные жители подтверждают, что в доме №8 по Крымчакскому переулку располагалась, как они ее назвали, «крымчакская церковь», и советуют обратиться в соседний дом — к старожилам сестрам Калиниченко.

Разговор с хозяйкой дома начинает Давид Моисеевич. Он рассказывает женщинам, что до войны жил в доме у маслобойки, и просит показать домовую книгу. Мы надеялись таким образом найти документальные подтверждения существования в городе Крымчакского переулка. Нам показали домовую книгу, да только найти нужной записи не удалось. Дело в том, что после войны старую домовую книгу обменяли на новую и забрали.

Старшая из сестер 84-летняя Валентина Васильевна Калиниченко подтверждает, что переулок назывался Крымчакским.

— А в восьмом номере был молельный дом крымчаков. Там парадная была и шестиконечная звезда. Я помню себя с 8 лет, но в 1930 году церковь уже не работала. Потом там было общежитие, а во время войны в этом доме жили крымчаки — семья священнослужителя. Их всех расстреляли фашисты. После войны однажды туда пришел пожилой крымчак, его пригласили во двор, но он не зашел. Сказал, что здесь фашисты расстреляли его мать и ему больно смотреть на этот дом. Кстати, и в нашем доме до революции жили крымчаки.

В подтверждение своих слов Валентина Васильевна приносит купчую, в которой записано, что ее отец Калиниченко Василий Константинович в 1922 году купил этот дом за 75 миллионов рублей у семьи Ачкинази.

Мы покинули гостеприимных хозяев и направились в сторону Караимской улицы.

— Так что я не ошибся, — продолжил экскурсию в прошлое Давид Моисеевич, — теперь ты точно знаешь, где находились Къаал и Крымчакский переулок.

Марк ПУРИМ