Евпаторийский альбом. М. Голованевская

***

“Я любил наш город. По ночам он задыхался от душного дыхания цветов, а днем зной улиц продувало сквозными ветрами. И днем и ночью он отдавал себя, свои пляжи и парки, свои дома и стертые плиты тротуаров, свое солнце и теплую прохладу моря тысячам людей, которые искали в нем короткое и легко пристанище. Я любил его и знал его душу, потому что сам был частью этой души.”

(Б. Балтер "До свидания, мальчики")

***

Передо мной пожелтевшие от времени фотографии.  Они и семейные рассказы - вот и все, что осталось от моей Евпатории, той Евпатории, которой больше нет. Как нет и многих из тех, кто снят на этих фотографиях.

Я нежно люблю этот город. Моя Евпатория - это старый город, с его переулками, мечетью, караимскими кенассами, синагогой, церковью, и все это на одном пятачке.  Это наш старый дом на берегу моря. Это гимназия, в которой училось три поколения Голованевских.

Бабушка с родителями бежали из Умани в Евпаторию в начале 20-х годов, спасаясь от погромов.  Прадедушка Пинхус был часовых дел мастер, прабабушка Рива вела домашние дела.  Официально расписались только спустя годы, вырастив троих детей. В ЗАГСе Пинхуса спросили: "Что же вы так долго тянули, только сейчас регистрируете свой брак?"  На что он, человек с юмором, ответил:  "Видите ли, я хотел узнать свою жену получше".

Бабушка закончила гимназию в 1936 году и поступила в мединститут в Ростове. В июне 1941 года, на следующий день после экзаменов, весь их выпуск отправили на фронт. Пройдя войну врачом, она вернулась в Евпаторию. Туда же вернулись ее друзья-одноклассники - Шура и Яша Джигит, Таня Кискачи, Алик Кальфа. Эти необычные, почти сказочные, караимские фамилии навсегда остались в моей памяти - они были частью нашей семейной истории.

Алик (Алексей Исаакович) Кальфа был из известной династии евпаторийских врачей-караимов.  Он был детским врачом и редким, по словам бабушки, диагностом. О нем и его маленьком черном чемоданчике, который был всегда наготове, ходили легенды. Как и его отец, который не брал денег с больных, Алексей Исакович был безотказный, в любое время суток вставал и шел к больному ребенку. Он жил за углом от нас и лечил моего папу, когда тот был маленький. Папа болел часто, и бабушка, несмотря на то, что прошла всю войну, боялась самостоятельно лечить его, не позвонив сначала Алику. Тот приходил к нам домой, осматривал папу и говорил: "Лизочка, не морочь мне голову".  Обычно, этого было достаточно, чтобы бабушка успокаивалась и начинала лечить, отбросив мысли об осложненном варианте. Наша семья тесно дружила с семейством Кальфа и в доме была традиция: На день рождения Кальфа-старшего прабабушка Рива всегда пекла струдель, который потом относила моя бабушка. Позже прабабушка пекла струдель уже для Кальфа-младшего, и относил его мой папа. Так продолжалось на протяжении многих лет.

Воспоминания Александра Кальфа о предках

Сегодня на стене того дома с зеленой калиткой, который я хорошо помню из своего детства, висит мемориальная доска.

Яша (Яков Ефимович) Джигит был известным в городе кожвенерологом. Говорят, был всесильным, так как хранил интимные тайны всех начальников города. Яша, по словам бабушки, был большой мастер на шутки, розыгрыши, в том числе и по телефону, порой совсем не безобидные. Его жена Александра Михайловна, Шура, была судмедэкcпертом. 

3 декабря 1953 года в Евпаторию переехал мой дедушка.  Ему было 38 лет, он был не женат и в евпаторийской редакции, куда он пришел устраиваться корреспондентом,  ему сказали: "По адресу Банный переулок, 11 есть комната.  Сдает интеллигентная еврейская семья. У них дочь не замужем, врач".  Дедушка вьехал в наш дом 4 декабря 1953 года.  Через 11 месяцев родился папа. Бабушке на тот момент было 37 лет.

Дедушка 40 лет проработал корреспондентом газеты "Евпаторийская здравница", а значит, знал всех в нашем маленьком курортном городе. Каждый день после завтрака дедушка садился за свой письменный стол, с блокнотом и ручкой, и начинал обзванивать директоров санаториев, школ и детских лагерей, глав хлебо- и молокозаводов, санэпидемстанций и театров, чтобы взять у них очередное интервью. Телефонный разговор всегда начинался так: "Здравствуйте, вас беспокоит Марк Голованевский, корреспондент газеты "Евпаторийская здравница".  Неизменными атрибутами его евпаторийской жизни были пишущая машинка и газеты. 

Книга Марка Голованевского "Незабываемое"

Мама: "Дла Марка Абрамовича, газета была не только объектом творчества, но и утилитарной, незаменимой  в хозяйстве вещью.  

Например, раннее летнее утро. М.А. тщательно заворачивает в газеты купальные принадлежности (полотенце и плавки) и направляется с этим свертком на набережную купаться. Не помню случая, чтобы что-то потерялось по дороге.

Или М.А. возвращается из редакции (с почты, из санатория, где проводил очередное интервью) с газетным свертком в руке. В свертке буханка свежеиспеченого хлеба из ближайшей пекарни. Возможны варианты, и вместо хлеба из газеты извлекается банка меда, палка копченой колбасы, бутылка кефира, и т.д.

Накрапывает дождик. Люди, застигнутые врасплох, ищут убежища в магазинах и кафе. А у М.А. все с собой. Со свежим номером "Евпаторийской здравницы" над головой размеренным шагом он идет по направлению к дому, и никакой дождь ему не страшен.

Мне кажется, если бы М.А. попросили назвать три необходимые вещи, которые бы он взял с собой на необитаемый остров, газета была бы на первом месте".

Я смотрю на фотографии бабушки, дедушки и их друзей, это они - старая Евпатория, интеллигентная, открытая, гостеприимная и жизнерадостная.  Они любили этот город и были хранителями его традиций.

Каждый год в начале июня они открывали летний сезон прогулок.  Ближе к 8 часам вечера, когда жара спадала, бабушка с дедушкой медленно и чинно шли к набережной.  В это же время из разных концов старого города на набережную выходили их друзья. Там они встречались и прогуливались вдоль моря вместе, раскланиваясь со знакомыми. Прогулка по набережной заканчивалась долгими посиделками и разговорами на одной из скамеек. Дедушка был, конечно, в центре внимания. Эрудит и страстный рассказчик, он отвечал на вопросы, освещал политические события, читал стихи, в общем, как говорила жена Алика Кальфы, Катя: "Марк знает все!"  

Это была нерушимая традиция, она повторялась из года в год, пока одним августовским вечером, собираясь на прогулку, бабушка вдруг не почувствовала себя плохо.  Ее увезли на скорой. Домой она больше не вернулась. Это был 1991 год.

Бабушка была специалистом по лечению детского полиартрита.  Детский полиaртрит в то время был малоизучен, плохо лечился, и бабушка стала своего рода новатором в лечении этого заболевания.  

Из года в год в санаторий "Здравница", где она работала, единственный санаторий в то время, специализирующийся на лечении этого заболевания, приезжали дети со всей страны. Тот факт, что бабушка помогла многим из них встать на ноги, сыграл немаловажную роль в истории семьи.

В Евпатории располагалась Центр дальней космической связи. Центр был создан в 1960 году. Запуск спутников происходил с Байконура, но Центр управления полетами находился в Евпатории. Позже он  передислоцировался в Подмосковье. Евпатория стала запасным центром по пилотированным полетам и главным по дальним. Мой папа был физиком-оптиком, но устроиться на работу в Центр ему не представлялось никакой возможности - евреи и космос были не совместимы.  До тех пор, пока к моей бабушке не попал ребенок одного из крупных начальников.  Бабушка вылечила ребенка, и перед моим отцом открылся космос.

«Я помню, как в третьем классе я делал доклад, посвященный дню космонавтики.  Я на магнитофон с радио записывал все репортажи о запуске космонавтов. "Сегодня запущен космический корабль с человеком на борту." Голос Леонова:  "Выхожу в космос, нахожусь на связи с центром". Для меня центр космической связи был романтическим местом, куда я очень хотел попасть. Я уже тогда знал, где хочу работать.

Если бы не бабушка, я бы, конечно, туда не попал.  Кроме меня, евреев там больше не было. В мой первый день меня спросили "А как ты сюда попал?" Я прикинулся шлангом, говорю: "Как все, подал заявление, меня взяли."

Самый запоминающийся запуск... Их было несколько.  Была посадка аппарата на поверхность Венеры. Это было очень волнительно, потому что это был первый раз, когда мы получили изображение поверхности Венеры. Это длинная панорамная фотография - одна лапа этого запускаемого аппарата и камни на поверхности Венеры. А еще была программа Фобос, когда аппарат должен был совершить посадку на спутник Марса, Фобос.  Он считался очень загадочным. Был запущен Фобос-1.  Аппарат был потерян первого сентября. Женщины, работавшие в ЦУПе, попросили выходной, чтобы собрать детей в школу. Сделали выходной день, не было сеанса связи. Второго сентября мы вышли на связь, и Фобос пропал. Оставалось еще несколько месяцев полета, но он исчез. Второй Фобос  в конце 80-х довели до Марса. Дальше должны были сделать определенные маневры, подвести его к орбите Фобоса и подготовить к посадке. Во время этих маневров аппарат пропал. Связь с ним прервалась. Сколько мы не считали траекторию, сколько мы не выходили на связь, пропал бесследно...»

***

Большинство моих воспоминаний о городе - летние воспоминания. Зимой Евпатория была угрюмой и тоскливой, как большинство курортных городов.  Опустевшая набережная, свинцовое небо и лебеди, плавающие у берега, вот то, что осталось в памяти от зимы. Лето, напротив, запомнилось мне в деталях - пестрыми красками, запахами цветов, шумом волн, криками чаек. 

8 утра. Июль. Я выскальзываю из кровати и, тихо, чтобы не разбудить спящую сестру, крадусь из комнаты. Бабушка и дедушка уже встали. Бабушка сидит за столом и, держа секундомер, дышит по таинственной системе Бутейко, дедушка заворачивает мохнатое зелёное полотенце в газету. Я ищу свои пыльные, стоптанные сандалии и старательно натягиваю их на ноги, сидя на крыльце. Через пять минут мы отправляемся на море. Мы идём по узким пустынным переулкам, залитыми солнцем, проходим через сквер, где по вечерам среди цветущих акаций собираются старожилы города. Мы идём мимо мечети Джума-Джами. Из минаретов доносится голос муэдзина, зовущего на молитву.

Мы переходим улицу и нам навстречу движется старенький, скрипучий 1-й трамвай. Есть что-то очень родное в его скрипе, пока он скрипит, наш город живёт. И вот, наконец, море. Мы располагаемся на ступеньках набережной, дедушка спускается к воде, осторожно трогает ногой и, кряхтя, заходит в неё по пояс.

Для меня это сигнал. Я скидываю сандалии и мчусь к воде. С утра море холодное, нет, оно - прохладное, но в воздухе уже чувствуется жара летнего дня. Затем мы делаем зарядку. Вдох, выдох, "Уважаемые жители и гости нашего города..." Вдох, " Теплоход "Леся Украинка" (здесь ошибка в названии, теплохода с таким именем в Евпатории не было - М.Б.) совершит часовую прогулку в открытое море..." На морской глади видна солнечная дорожка. Выдох...

***

«Море...Я помню, я сидел в классе гимназии на втором этаже, и мне хорошо было видно море и порт. И в хорошую погоду учиться было тяжело, потому что море звало и поджидало.  Нас даже пересаживали, чтобы мы не смотрели в окно.

Мы с твоим дядей маленькими ходили на рыбалку. Чтобы не будить родителей, которые спали в большой комнате, мы вылезали через окно, там нас ждал наш сосед, и мы втроем шли к морю. В полпятого открывалась лодочная станция. Мы брали на прокат лодку. Документов у нас не было, мы сдавали часы в качестве залога и уходили рыбачить часа на три-четыре. Один раз поймали скарпену. Я ее тащил, она была большая и я радовался, что тащу что-то очень большое. Я опустил руку в воду, чтобы рыба не сошла с крючка, и в этот момент она меня там в воде ужалила. Было очень больно. Я втащил ее в лодку, и бросил, но как-то так бросил неудачно, что она попала на колено нашему курортнику и ужалила его. Пришлось идти в медпункт. Этого курортника взяли первого, сделали ему укол и назад он вышел с еще большим коленом. Когда я увидел это, я сказал, что мне уже лучше и побежал домой. Опухоль действительно вскоре спала, но шрам остался. А курортнику пришлось менять билет в Ташкент.

А еще, рано утром мы ходили к большому пирсу и собирали там мидии. Приносили их домой и варили плов. А иногда просто ели сырыми, открывая ножом створки, это было очень вкусно. Мы проводили на море целый день, никто нас не искал, завтракали мидиями, ими же и обедали. Еще мы плавали до маяка. Это былo среди мальчишек особым шиком. Маяк был далеко, не помню сколько километров. Мы делали это, когда родителей не было на пляже, чтобы у них не было сердечного приступа. Там ходили теплоходы и нужно было махать рукой, чтобы они тебя увидели...»

***

Евпаторийское лето - это звук падающего спелого абрикоса. Ты лежишь на раскладушке под деревом, читаешь книжку, а рядом то и дело слышится "шмяк". Это падают  абрикосы. Рядом с абрикосом росла черешня. Ветвистая черешня была моим любимым деревом, на нем я провела целую бесконечность.  Все эти фруктовые деревья - абрикосы, персики, черешню - посадил дедушка. Из Ботанического сада по его просьбе привезли саженцы абрикосовых и персиковых деревьев. Он посадил их под окном летней кухни. Летом плоды созревали, срывались с ветки и падали прямо в окнo. Эти фрукты собирались, елись, варились, закатывались в компоты и варенье, перетирались с сахаром, и раздавались соседям, курортникам и друзьям, которыми всегда был полон дом.

Наш большой и старый дом, в трех минутах от моря, с типичным крымским двором, обвитый виноградником, обладал уникальной способностью принимать бесконечное количество гостей. Первыми прибывали родственники из Ленинграда со своими чахлыми бледными детьми...

"Стоп, стоп, стоп. Вот ты там пишешь: "Первыми прибывали родственники из Ленинграда со своими чахлыми бледными детьми".  Но ты же напиши все с самого начала, как приезжали Алик и Лёня (папины двоюродные братья), когда мы были детьми. Напиши, как из года в год открывалась калитка, и во двор затаскивались Алик и Лёня с чемоданом. Их родители отправляли из Ленинграда на все лето к нам. И это всегда было неожиданно, и всегда была масса восторга, это был сигнал: лето началось! Я даже помню, как Алик, который был старше, забирал меня из детского сада. Я страшно расстраивался, потому что они уже приехали, а мне все еще надо было ходить в садик. И я целый день сидел и ждал, когда Алик придет за мной и заберет.

Потом мы ходили на пляж, обычно нас троих забирали с собой на пляж курортники. У нас всегда были курортники, которые были как члены семьи, одни и те же люди много лет подряд. В августе приезжали родители Алика и Лёни. Тогда раскладушки ставились в зале, а мы, дети, спали во дворе. Там же спали и дети курортников. Весь двор засыпал очень поздно, потому что то тут, то там слышались какие-то смешки, какое-то шушуканье, взрывы хохота, потом "тише, тише, дети", и так далее... В конце лета Лёня с Аликом уезжали обратно в Ленинград. После их отъезда я лежал уткнувшись лицом в подушку еще несколько дней, ни с кем не разговаривая, тяжело переживая окончание лета. Так было из года в год, пока мы не выросли. А потом уже, в Евпаторию, как они сами когда-то, стали приезжать их дети..."

***

К слову о курортниках.  Курортники были обязательной составляющей евпаторийского лета.  Многие люди, снимавшие у нас жилье из года в год, со временем становились хорошими друзьями. Мне запомнились два случая. 

Первый - про армянскую семью из Ленинакана. Я даже помню имена их детей - Асмик и Рафик. Они приезжали несколько лет подряд до 1989 года. В то лето, после страшного спитакского землетрясения, они не приехали. Связь с ними прервалась. Бабушка с дедушкой давали телеграммы, пытались узнать о их судьбе, но тщетно. Прошло несколько лет. Вдруг одним июльским вечером открылась калитка и во двор вошли они!  Все вскочили, кинулись обниматься. После землетрясения, объяснили они, Ленинакан был разрушен и им пришлось переехать в другой город. Как только смогли, они вернулись в Евпаторию на лето и зашли к нам, чтобы дать знать о себе. 
Второй случай - не менее драматичный. У наших соседей остановились курортники из Узбекистана. Пожилая грузная женщина и два ее внука лет 8-9.  В какой-то момент она попросила у нас лестницу, чтобы собрать черешню с нашего дерева.  Дедушка дал ей лестницу и отошел. Мы в это время обедали всей семьей на летней кухне. И вдруг мы услышали страшный треск и крики. Женщина упала с лестницы и лежала на земле в луже крови. Бабушка и мама кинулись к ней, пытаясь остановить кровотечение, дедушка вызвал скорую. Ее увезли в больницу с переломом руки, а во дворе остались два скулящих и ошалевших от страха пацана - ее внуки. Мы забрали их жить к себе и вызвали телеграммой родителей из Ташкента. Те, впоследствии, учили моего отца готовить плов и шурпу. Папа до сих пор делает лучшую шурпу из того, что мне доводилось пробовать.

***

Мой город.  По красоте он, может, и уступает другим городам Крыма, но он дорог мне нашей общей с ним историей. Мне кажется, помнить, откуда ты пришел, не менее важно, чем знать, куда ты направляешься.  В 1995 году мы уехали из Евпатории. Был конец февраля. Евпатория была серой и мрачной. И дом наш выглядел так же неприкаянно на фоне голых деревьев и высохшей лозы виноградника. Я ходила по дому и прощалась с ним. Мне было бесконечно грустно, но кроме того, я испытавала перед ним необьясномое чувство вины - за то, что мы уезжаем, a он остается один. Мне было 12 лет.

Евпатория-1995 (любительское видео)

Он снится мне до сих пор. В моих снах почему-то всегда лето. Наш дом стоит с настежь открытыми окнами и из него доносятся звуки дедушкиной печатной машинки.

Для ознакомления с функциями фотогалереи используйте подсказку.

---

Комментарии: