Иван Шмелёв и крымские караимы в Париже

(из писем И.С. Шмелева к Е.С. Гелелович)

«Здравствуйте, милый друг Елизавета Семеновна — мир Вам» строки из далекого 1943 года. Париж, война, смерть... — «больные видения апокалипсиса — ныне — безумная явь»[1]. И вдруг сквозь вой сирен и отсвет пожарищ — душевное тепло, сердечность строк... «Ласковостью согрело меня письмецо Ваше. Какая у Вас душа! Спасибо, милый друг — но я смущаюсь: ну, что, какой свет я даю Вам?! Может быть, мои книги ... там лучшая часть меня, моего сердца, моего Духа. Радость мне сознавать, что остается что-то в душах чутких читателей. А у Вас душа восприимчивая, благодарная ... Мне легко с Вами, всегда»[2].

Эти слова писал Иван Сергеевич Шмелев Елизавете Семеновне Гелелович (Дуван), женщине, сохранившей в своем сердце тепло и душевность, несмотря на суровые испытания, выпавшие на ее долю.

Она родилась в Евпатории в 1901 году в караимской семье. Отец Семен Эзрович Дуван — городской голова, направляющий свою деятельность на превращение Евпатории из захолустного городка в первоклассный европейский курорт. Современники высоко оценили его заслуги, назвав одну из улиц города — Дувановской[3].

Судьба юной Лизы, обладавшей очаровательной восточной внешностью, складывалась типично. Окончив гимназию, вышла замуж, сохраняя традиции семьи, за караима Сулеймана Гелеловича. Но события 1917 года резко изменили размеренный ход жизни, вынудив ее семью покинуть родные места. Сначала жили в Болгарии, затем с 1919 года по 1922 год — в Турции в Константинополе.

Семейное предание сохранило память о событии, ставшем последним толчком, из-за которого они оказались во Франции. Во время голода в Крыму в 1921 году они на личные сбережения собрали продовольствие для голодающих родной Евпатории и отправили его на собственном корабле «Лебедь». Естественно, корабль был конфискован большевиками. Семья Гелелович была разорена... По воспоминаниям их сына, Рустема Гелелович, оставшись без гроша, они перебрались во Францию, где отец был вынужден открыть мелочную лавку. Эта лавочка, вероятно, и послужила местом встречи с Иваном Сергеевичем Шмелевым.

Долгие годы семья Гелелович бережно берегла письма, фотографии, книги, вырезки из газет и даже записки на крошечных клочках бумаги, пожелтевшие и потертые, хранящие до сих пор тепло рук писателя. Сквозь пыльные зеркала времени глядят со старых фотографий лица крымских друзей И.С. Шмелева, проступают их имена — Елизавета Семеновна, Сулейман Ильич, Рустик, братья Исаак и Себастьян Пастаки, Анна Семеновна Будо... Воспоминания о Крыме, боль и тревога за его судьбу, непокидающая ностальгия и стремление вернуться прочно соединяло их. «А Крым увидите, много чудесного еще увидите, Бог даст, — будьте здоровым только и не теряйте веры»[4].

Сохранившиеся письма охватывают период с сентября 1941 г. по сентябрь 1946 г. Все письма семье Гелелович, кроме одного (от 18 сентября 1943 г.), отправлены И. Шмелевым из Парижа с ул. Буало, 91. Иногда И. Шмелев, минуя почту, передавал записки с посыльным — это было удобнее, ведь жили они недалеко, в соседнем квартале, на ул. Микеланджело, 106. Здесь Сулейман Гелелович открыл свою лавочку с жизнеутверждающим названием «VITA». Услугами этой лавочки пользовались многие русские эмигранты, жившие в этом районе Парижа. Спустя годы, Рустем Гелелович вспоминал о знакомстве с князем Феликсом Юсуповым, состоявшемся при весьма комичных обстоятельствах — они вдвоем спасали кошку, которая жалобно мяукала на дереве и не могла спуститься. Князь жил рядом, очень нуждался и довольно часто обращался в лавку Сулеймана Ильича за продуктами в долг.

В гостеприимном доме Гелеловичей часто собирались эмигранты из России, в основном крымские караимы, чтобы поиграть в карты или прос­то выпить чашечку чая. Приходили Катлама, Шамаш, Сараф, Фрунда, доктор Казас, зубной врач Ефетов, братья Пастак. С многими был знаком и Иван Шмелев. Особенно теплые дружеские отношения сложились у него с чудаковатыми братьями Пастак. Это были настолько колоритные фигуры, что о них стоит сказать подробнее. Жили Исаак и Себастьян Пастак в Вирофле, работали на сельскохозяйственном предприятии Трюфо в Версале. Себастьян пожертвовал своей личной жизнью и карьерой, чтобы дать брату образование. Его надежды Исаак оправдал, и стал одним из крупнейших специалистов-химиков в фирме Трюфо. Исаак всю жизнь занимался научной работой, за достижения в области химии он был награжден орденом Почетного Легиона. Себастьян же вел домашнее хозяйство, кормил и одевал его, как «бебешку». Оба были холостяками. Один — Исаак — маленький, кругленький, с круглой большой головой, другой — Себастьян — длинный, худой, с длинной головой. На пятнадцатилетнего Рустема они производили впечатления полубродяг, полудикарей: «Всегда одеты как попало, не в лохмотья, но все как-то висело, если не было пояса, то завязывалось веревочкой, туфли с дырками. Исаак много работал с химией и всегда был покрыт разными пятнами, главным образом желтого цвета, и лицо даже имел какое-то диковатое». Они всегда ездили на велосипедах, поэтому подвязывали себе еще брюки веревочками».

Несмотря на такой вид, их очень ценили как простых, сердечных и достойных людей, и везде они были приняты с большим почтением. «Таких оригиналов больше свет не носит», — и сейчас утверждает уже семидесятилетний Рустем Гелелович.

Бывали братья Пастак и в доме Ивана Шмелева. С мягким юмором относился писатель к их чудачествам. В одном из писем Елизавете Семеновне он писал: «Пастаки ... вернулись, а так как они «зеваки», то посеяли свои велосипеды! Приезжал Типа недели 2 тому и привез мне «лапэн» а! Ел впервые я, А. В. сжарила — ну, и ин-дей-ка! 4 дня ел. Зовут к себе, но я вряд ли соберусь: туг я».

Семья Гелелович как могла поддерживала в трудные дни писателя: помогали продуктами, навещали во время болезни, вызывали по его просьбе врача; сестра Елизаветы Семеновны — Анна Семеновна Будо (Дуван) передавала труднодоступные в годы войны лекарства.

Спустя много лет Рустем Гелелович — или Рустик, как ласково называл его в письмах И. Шмелев, — вспоминал: «У него была малюсенькая квартирка, конечно, как всегда, горы книг... Мы с мамой к нему часто ходили, чуть не два раза в неделю. Старались ему как-то немножко помочь».

Но главная помощь была в понимании и поддержке его творческих исканий. Чувствуя это взаимопонимание, И. Шмелев посвящал их в свои замыслы. «Я тоже маленько преуспеваю, в ... стихах! Дивитесь? А вот, когда навестите в Париже, подивлю...»[5]

Большая часть писем была отправлена И. Шмелевым в пригород Парижа — Фонтебло, где лечилась Елизавета Семеновна. Писал мелким, убористым почерком, часто делая сокращения слов, понятных адресату. А подписывался просто «Ваш Ив. Шмелев». Одно письмо — из Сент-Реми — подписано шутливо «Иван Реми-Шеврёзов».

В Сэнт-Реми вынудили перебраться И. Шмелева бомбежки Парижа в сентябре 1943 года. Здесь его навестили братья Пастак, они вместе гуляли, собирая грибы. Но тишина была обманчива... «В среду, 15-го в 1/2 8-го с нашей горы виден стал и блеск, и пожар (будто планета взорвалась)... и уже садили же эти Д. С. А.! А я мирно морковку полол, вдруг «слышу звон ... ударили в набат!» (Пушк.). Смотрел ... и о Вас думал и помолился ... Вот, для Вас:
В дни Покрова
Колю дрова
Копаю землю
И гулу внемлю
Порой — пишу я ...
Ах, где вы — Шуя,
Москва, Владимир?!
Весь мир — как вымер»[6]

Во время одной из таких бомбежек прямым попаданием авиабомбы был разрушен госпиталь и ряд домов на ул. Микеланджело. Пострадал и дом, где жила семья Гелелович. Факт этих разрушений запечатлен на фо­тографиях их семейного архива — руины зданий, черные глазницы окон их квартиры, одинокая фигура человека на мостовой...

На фоне всеобщего «безумия мира» особо тепло звучат благодарные слова писателя: «Сердечно благодарю за дивные розы и поздравление. Угнездился на прежнем пепелище, живу у «помпей», — вот они, перед глазами!.. Многие посетили меня в День Ангела. И — многого недоставало: Вас. Я «соскушнился» ... Ваши розы... пышнеют и роняют лепестки-привет на мои бумаги. Словом — жизнь продолжается»[7].

Адресуя письма «милой тройке» — Елизавете Семеновне, Сулейману Ильичу и Рустику, И. Шмелев подробно описывает свой быт, состояние здоровья, состояние души. Это скорее всего не письма, а разговор с близкими людьми. «Благодарю за пасхальный привет... — за белые цветы! Да будут светлы для Вас — светлые дни Весны! Я не забыл, а забылся: много пишу («Пути небесные») — голова кружится, как бы раздвигает передо мной роман ... Пишу — вопреки тревогам. Все летит куда-то ... — куда?! Летит и Крым наш...»[8] Письмо было написано 13 апреля 1944 г. - в день освобождения Крыма.

Строки писем согреты душевной теплотой и заботой друг о друге. Близко к сердцу принимал И. Шмелев тревоги и беды семьи Гелелович, часто поддерживал советом, приободрял, пытался шутить, отвлекая от мрачных мыслей. «Совсюду пишут — дичи развелось! Года бы три — 4 так, и волки бы завелись, и медведи... И, пожалуй, больше было бы мира на земле без «мыслящего тростника» (Паскалево словечко)... Увидите куропатку — кланяйтесь. Зайцам — мое почтение. Бабочкам — поцелуи... Привет всем караимчикам»[9].

В каждом письме звучит желание И. Шмелева работать, писать. Несмотря на военные трудности, болезни, нехватку самого необходимого. «Это спасение — в работе, хоть и ой, как трудно отгородить свой мир — воображение. «Пусти небесные», в муках, но медленно растут.., а вот дорастут ли... — ? Написано 5 глав... Влечет, уводит в родную стихию... я возвращаю себе Россию, я вижу ее, я слышу ее»[10].

В письмах 1944 года И. Шмелев подробно пишет о работе над рассказом «Почему так случилось». Закончив рассказ в начале января 1944 года И. Шмелев не отдает его в печать: «не время! Смутит иных, многие не поймут главного»[11]. Через полгода он вновь в письме возвращается к этому рассказу: «Вы, конечно, читали мой опыт — «Почему так случилось» — и примолкли. Очевидно — не вошло в душу. Естественно. Я себе не суд, но скажу: может быть только 2-3% читателей, если и не возьмут в душу, то смогли понять: для сего надо многое, многое знать: весь ход развития русской общественности, русской «культуры», истории русской литературы. Я дал не легкую вещь, не для развлечения, — и знал это, и не боялся этого. Дал то, что должен был дать... Если бы я сам читал Вам (как я сделал это для 1-3 лиц) многое раскрылось бы... Но мне эту вещь — физически трудно читать, можно начитать себе возврат болей, как было после моего вечера... А напечатаю я сие только чтобы размножить, авось уцелеет от «событий». Больше я к сему не вернусь: исчерпано, да и мучительно: надо было выплеснуть из себя. «Пусти небесные» — это мой свет и отдых... и сколько же надо сказать, пропеть... Вы и не подозреваете: все о родной стихии: тут и о русской душе, о преломлении жизни через Священное, о русском христианстве... о всей красоте русской. Это — эпопея. Доскажу ли?.. Вряд ли... Конца — края не видать. А писать могу лишь урывками»[12].

Глубокая вера звучит во всех письмах И.С. Шмелева. «Мы спасемся! Это я еще в 15 году прозревал. А вот увижу ли самое спасение... — вряд ли. В век скоростей — черепаший ход судьбы нашей»[13].

Волею судьбы военные годы жизни И. Шмелева были тесно связаны с крымчанами — семьей Гелелович, Пастак. И, видимо, не случайно в конце жизни судьба привела его в монастырскую Обитель, расположенную в Бюсси-ан-От в доме профессора В.Б. Ельяшевича (судя по фамилии — крымского караима), где он и закончил свой земной путь.

Неисповедимы пути Господни...

Выражаем глубокую признательность Рустему Сулеймановичу Гелелович (Франция, Канны), предоставившему в наше распоряжение письма и фотографии из семейного архива, а так­же личные воспоминания о писателе и его окружении.