С. Пинчук 'Неизвестные страницы Крымской войны: греческий легион во время штурма Евпатории'

В феврале 2012 г. исполнилось 167 лет со дня штурма Евпатории, одного из самых драматических эпизодов Крымской (Восточной войны): 5 февраля 1855 г. русские войска под командованием генерал-лейтенанта С.А. Хрулева предприняли попытку овладения городом, в котором находился многотысячный турецкий гарнизон под командованием Омер-паши. Несмотря на мужество и героизм русских солдат и офицеров, с тактической точки зрения, для русских войск сражение было проиграно, хотя оно имело и позитивные последствия для обороны Севастополя. В этом сражении впервые на русской земле состоялось крещение «огнем и кровью» Греческого легиона имени Императора Николая I, военного  подразделения  греков-добровольцев, сражавшихся на стороне России.

Роль греческих добровольцев до сих пор остается «белым пятном» в достаточно обширной историографии, посвященной Крымской войне и, в частности, штурму Евпатории. Цель статьи - восполнить этот пробел уникальными свидетельствами греческих участников штурма Евпатории, никогда до этого не публиковавшихся и не переводившихся в России. Впервые в отечественной военной историографии представлен «греческий взгляд» на события, связанные со штурмом Евпатории. Путем сопоставления документов из архивов (рапортов, донесений и сводок о действиях Евпаторийского отряда) и данных, приведенных в мемуарах, восстанавливается роль греков в этой военной операции.

Речь идет о воспоминаниях двух участников штурма: капитана Аристида Хрисовери и рядового Греческого легиона Триандафиллу Лемниу Гальюри. Если первый мемуарист был ко времени штурма Евпатории достаточно известным в военной среде благодаря сражению с английским десантом у Сулинского рукава Дуная, то Триандафиллу Гальюри (уроженцу греческого острова Лемнос - отсюда его псевдоним «Лемнеу», то есть «с Лемноса»), простому рядовому Греческого легиона, едва исполнилось 18 лет. Кроме разницы в восприятии одних и тех же событий, их свидетельства разделяет почти четверть века: Хрисовери вел во время Восточной войны дневниковые записи, которые затем легли в основу его двухтомных мемуаров «История греческого легиона», опубликованных в Одессе в 1882 и в 1887 гг. Книга Гальюри написана по свежим следам, спустя несколько лет, после его возвращения на родину, на рубеже между 1857 и 1864 гг.

Поздней осенью 1854 г. русское командование, объединив разрозненные роты греческих добровольцев, находившиеся при различных пехотных полках, в единое подразделение, решило отправить его в Севастополь. Греков впоследствии предполагалось «водворить на землях, оставленных татарами, предавшимися неприятелю», по образу и подобию поселению греческого Балаклавского батальона. Временным командиром двух неполных батальонов добровольцев был назначен подполковник уланского полка герцога Насаусского Георгий Папаафаносопуло, «греческого же происхождения» и, как отзывался о нем командир 5-го армейского корпуса генерал-адъютант А. Лидере, «штаб-офицер вполне достойный всякого доверия».

Волонтерам выдали теплое обмундирование (овчинные полушубки), раздали жалование за три месяца вперед, а также так называемые «кормовые деньги» - «каждому по 11 копеек серебром в сутки», разрешив на всем следовании до Крыма нанимать подводы для «поднятия тяжестей и на случай заболевающих». Из крепости Измаил греки вышли 24 декабря в числе 823 человек (один батальонный, 5 ротных командиров, 7 младших офицеров и 812 рядовых, унтер-офицеров, значконосцев (знаменосцев – С.Пинчук) и священников). Подчеркнем этот момент, чтобы исключить все многочисленные спекуляции по поводу точного числа греческих добровольцев, сражавшихся в Крыму. Маршрут следования волонтеров от Измаила был составлен таким образом, что достигли они Одессы только через 13 дней, после нового года, 5 января 1855 г., за 10 переходов (проходя в сутки в среднем по 20 верст).

По прибытию в Одессу подполковник Папаафанасопуло доложил Новороссийскому губернатору генералу Н.Н. Аненнкову, что в походе волонтеры «совершенно износили обувь» и «для исправления оной, а также и для приобретения других необходимых им по зимнему времени вещей», он запросил «дозволения оставить их в Одессе еще на три дня». Отправку волонтеров отсрочили до 11 января 1855 г. В этот день по случаю выступления греков в Крым, или, как тогда называли, в «Тавриду», в Одесском кафедральном Преображенском соборе архиепископ Херсонский и Таврический Иннокентий при «многочисленном стечении народа» отслужил торжественную литургию, благословив греков иконой Св.Николая Чудотворца. Смуглолицые добровольцы, одетые в полушубки и юбки-фустанеллы, были выстроены в походном строю на соборной площади, в их рядах развивалось голубое знамя с надписью «Православие». После окончания богослужения архиепископ обратился к грекам с речью о «важности совершающихся ныне событий и о религиозном родстве эллинов с великой семьею славян». «Высокие мысли архиепископа на природный язык волонтеров» переводил настоятель одесской Греческой Свято-Троицкой церкви протоиерей Иоанн Родостат.

Русский пастырь, которого современники за его красноречие называли Златоустом, сказал, обращаясь к грекам: «Вы не наши соотечественники, даже не наши соплеменники; и одинако же, подобно отечественным воинам нашим, спешно идете на брань, и, следовательно, на самую смерть за нас!».

Среди греческих волонтеров, К. Стамати, корреспондент самой популярной в городе газеты «Одесский вестник», не преминул отметить присутствие «известного Хрисовери», уже отличившегося в сражениях на Дунае». Сам Хрисовери, позже вспоминал в своих мемуарах, как множество народа после молебна сопровождало войско: «...одесское греческое общество было в передних рядах. Множество народа следовало за войском, хотя дул холодный ветер и было морозно. Шли до четвертой версты за город». Греческие купцы Одессы собрали для своих соплеменников 3000 рублей серебром, а известный негоциант и филантроп Александр Кумбари лично вручил Аристиду Хрисовери еще 300 рублей.

В Крым волонтеры вышли в сопровождении  3-го  батальона Алексопольского егерского полка, специально задержанного в Одессе, чтобы сопровождать греков в Крым. Командовал батальоном, что было типичным для русской армии, остзейский немец по фамилии фон дер Бринкен. Руководство Южной армии беспокоилось о переходе добровольцев: П.Е. Коцебу, начальник штаба, предписал генералам Кноррингу и Богушевскому, воинским начальникам в Николаеве и Перекопе, «принять все необходимые меры для благополучного проследования всего сказанного эшелона в Крым», обратив внимание «на хорошее довольствие их и на сбережение от непогоды». Однако переход выдался крайне тяжелым. Практически сразу разыгралась снежная буря, причем такая, что, по словам Хрисовери, «следующий солдат не мог видеть предыдущего». Об этом же упоминает и Триандафиллу Гальюри: «После того, как мы покинули церковь, отправились прямо за русским пехотным полком, по непередаваемому холоду, такому, что погибли многие русские и двое греков». Невзирая на протесты греческих командиров, Бринкен, путешествующий в относительно комфортных условиях в крытой дорожной коляске вместе со своею супругой, решил продолжить путь".

В итоге, по дороге не только замерзли, но и потерялась часть русских и греческих солдат, а одна из греческих рот во главе с подполковником Папаафанасопуло, отстала, сбившись с маршрута. 28 января 1855 г. греки все же дошли до Перекопа, где были «разобраны на квартиры городскими обывателями из одного сострадания к их усталости и неимению заранее подготовленного ночлега». Так, один из волонтеров, Дмитрий Полити, был приглашен на ночлег в дом известного крымского ученого-краеведа В.Х. Кондараки. По воспоминаниям последнего, Полити был родом из Константинополя, где оставил жену и двух дочерей; все жившие там его ближайшие родственники были казнены в 1825 г. за сочувствие к национально-освободительному восстанию. Кондараки оставил любопытное свидетельство, позволяющее взглянуть на греческих волонтеров глазами современников. «Ни слава, ни деньги и не награда руководили этими людьми: одна лишь мысль содействовать единоверному народу ...служила им основанием к отважным предприятиям». Их ненависть к туркам была так велика, что, несмотря на многочисленные требования русского военного начальства «переменить свои национальные костюмы, чтобы оставаться неузнанными», они отказывались подчиняться этому. «Мы напротив желаем, - говорили они, - чтобы варвары узнали в нас мстителей». Воспоминания Кондараки о приверженности греков к своим национальным традициям, в том числе и одежде, находят подтверждение в мемуарах Хрисовери, бывшего противником перехода на русскую униформу. Уже в осажденном Севастополе на предложение нового командира греческого корпуса князя П. Мурузи надеть шинель «для примера», Хрисовери ответил категорическим отказом: «Мне ли, господин командующий, сорокалетнему волку, надевать шинель? Мне представляется очень странно менять фустанеллу на шинель».

После кратковременного отдыха в Перекопе и Армянском базаре, которые в годы Крымской войны стали важной тыловой базой русской армии, греки должны были проследовать в осажденный Севастополь. Неожиданно по распоряжению генерал-лейтенанта Богушевского (по Н.Дубровину, князя Меншикова - версии об авторстве приказа расходятся) их отправили под Евпаторию в распоряжение генерал-лейтенанта С.А. Хрулева, готовившегося к штурму города. На Евпаторию греки выступили вместе с Азовским пехотным полком, дислоцировавшимся ранее на Инкерманских высотах, а батальон Алексопольского егерского полка остался для защиты  Перекопа.

Отметим несколько любопытных наблюдений, сделанных Хрисовери во время пути к Евпатории: «С этого дня и до лагеря, в котором располагался дивизион, рота двигалась целых пять дней. У нас не было даже того, что русские называют «сухарями», так что нам приходилось питаться только остатками зерна на дорогах и луком, который отставили в своих хижинах ушедшие к врагам татары. На всем протяжении пятидневного пути в деревнях мы не встретили ни одной живой души: жителей здесь совсем не было, поскольку татары, желая нанести вред России, уходили к туркам и союзникам со всем своим передвижным имуществом».

Полуголодные греческие роты прибыли под Евпаторию фактически накануне штурма, 3 февраля, в 9 часов вечера. Их разместили на ночлег на мызе (экономии) Ораз помещика Августиновича, вблизи татарской деревни Хаджи-Тархан, служившей штаб-квартирой генерала Хрулева. Аркадий Панаев, адъютант Меншикова, прикомандированный в то время к штабу Хрулева, вспоминал: «Ротные их командиры явились к Хрулеву все вместе. Весело и бодро, в национальных своих костюмах, вошли в залу дома, занимаемого Хрулевым со всем его штабом». Особенно ценно, что Панаев привел в своем тексте имена греческих ротных командиров и даже описал их наружность. Он, в частности, выделил «щеголеватый» вид и «благообразную наружность» командира пятой роты «попа» Константина Дуки, а также «атлетическое телосложение», «удалые» и «раскаленные» (загорелые) лица остальных капитанов.

Сегодня, спустя 167 лет после штурма Евпатории, мы, наконец, можем поименно назвать имена и фамилии этих забытых героев Крым­ской войны: командира 1-й роты - капитана Николаоса Караискоса (у Панаева «Николай Карайско»), 2-й - Стаматиса Георгиадиса («Стамати Карамоди»), 3-й - Аристидиса или Аристида Хрисовери («Аристидо Христовери»), 4-й - Димитриоса Танадалидиса («Мимико Таидо-Лиди»), 5-й - священника Константиноса Дукаса (Панаев ошибочно назвал его, как «Антоний Гене Папа-Дука»; Антониос Гинее был младшим офицером в Греческом легионе - автор). Панаев также отметил обилие оружия -пистолетов, турецких саблей, ятаганов, кинжалов, которыми были буквально «обвешаны и утыканы» греки.

Через переводчика, балаклавского грека Димитрия Подати, генерал Хрулев сразу же ввел греческих ротных командиров в курс дела, разъяснив, что «...их назначение в деле: броситься первыми,  на укрепление правого фланга города, овладеть или засесть в ближайших домах и, обстреливая батареи с тыла, содействовать успеху общего штурма». Согласно плана наступления, греческий батальон должен был идти в левой колонне наступавших войск. По замыслу Хрулева, греки и спешенные казаки «атакою на город со стороны Сакской косы, отрезывают как жителям, так и турецким войскам единственный путь отступления», а вследствие суматохи «немало будет облегчено овладение городом».

Предполагалось, что при удачном наступлении греков и казаков «должны были взвиться три ракеты, по которым вся находящаяся в линии артиллерия, не ожидая приказания, усиливает огонь». Общим командиром на время штурма греки, отказавшиеся подчиняться кому-либо из своих товарищей («Мы все равны, - говорили они, - и старшинства между нами нет»), попросили назначить одного из русских штаб-офицеров. Хрулев выбрал им в качестве командира Аркадия Панаева, а в помощь ему при ротах был оставлен поручик Алексопольского полка Степанов, пришедший вместе с греками под Евпаторию. Кроме того, Хрулев распорядился о выделении грекам продовольствия - по мешку сухарей на роту и по сто граммов водки каждому волонтеру, поскольку в лагере, как заметил Хрисовери, «ощущалась острая нужда в продовольствии».

На следующий день, 4(16) февраля 1855 г., в 8 часов утра, накануне дня, назначенного для штурма, все войска, включая пять греческих рот, собрались для молебна в деревне Хаджи-Тархан. После молебна Хрулев объехал войска: «Надеюсь, ребята, -говорил он алексопольцам и греческим волонтерам, - что вы охулки на руки не положите. Если Бог поможет взять Евпаторию, уничтожайте все, но щадите церкви и мирных жителей». Так как для атаки укреплений Евпатории, прикрывавших правый фланг города, грекам было предназначено штурмовать «два главнейших пункта», Хрулев лично разделил пять греческих рот на два полубатальона: 1-ю, 2-ю и 3-ю роты на штурм должен был повести Панаев, осуществлявший в бою общее командование греками, 4-ю и 5-ю роты - поручик Степанов. Коммуникации между частями греческого корпуса были возложены на двух офицеров, назначенных адъютантами командующего Евпаторийского отряда: для первого полубатальона - Димитриос Николаидис, для второго - Леонидас Вулгарис. Штабным лекарем для греков был определен врач Азовского пехотного полка А. Генрици, который во время сражения самоотверженно находился на рубеже атаки вместе с Азовским полком и греческим батальоном. По просьбе греков, Панаев приказал снабдить их русскими пехотными ружьями со штыками для ближнего боя.

Вечером того же дня, приблизительно в 6 часов, войска стали выдвигаться с мест своих стоянок на сборные пункты. Для греков, шедших в левой наступательной колонне русских войск, сборным пунктом служил каменный мост через отрог у гнилого озера по дороге, ведущей к Евпатории. Туда же прибыли и остальные подразделения, которым предстояло идти на штурм в рамках левой колонны: Азовский пехотный полк, 5-й и 6-й резервные батальоны Подольского егерского полка, легкая 3-я и 4-я батареи 14-й артиллерийской бригады (каждая по 8 орудий) и 4-я батарея 12-й артиллерийской бригады. Панаев расположил греческие роты в глубокой лощине, по скату к стороне отрога. В полночь рабочие резервных батальонов Подольского полка были отправлены для устройства эполементов -земляных укреплений для артиллерии и штуцерных стрелков на максимально близком расстоянии от городских укреплений. Для обеспечения безопасности их работ вперед выдвинули цепь казачьих аванпостов со стрелками. Так как наступающие войска приближались к городу, тщательно соблюдая меры предосторожности, несмотря на холодную морозную ночь «был строжайше запрещен всякий признак огня».

Ночью в частях греческих волонтеров произошел один любопыт­ный инцидент, который в художественной литературе и военных мемуарах до сих пор фигурирует как яркое свидетельство казнокрадства и головотяпства, процветавшего в рядах русской армии в ходе Крымской войны. Особенно живописно этот эпизод передан писателем Сергеевым-Ценским, который, произвольно обработав воспоминания Панаева, включил их в качестве текста в свой знаменитый роман «Севастопольская страда»:
Как бы ярко не выглядела сцена с «обманутыми» греками в описании беллетриста и даже в воспоминаниях самого Аркадия Панаева, Аристид Хрисовери, непосредственно принимавший участие в урегулировании этой конфликтной ситуации с солдатами первой роты капитана Николаос Караискакоса, расценивал ее не более как «комичный эпизод», не заслуживающий серьезного внимания. «Некоторые приводят до сих пор (этот инцидент), что якобы целью его являлся злой умысел против наших добровольцев. Большинство из тех, кто незнаком с военными частями и солдатами, верят в это, однако это не соответствует истине, - утверждал Хрисовери, - ...у тех, кто знаком с солдатскими хитростями, это может вызвать смех, поскольку пять или десять патронов, начиненных просом, не могут стать злым умыслом или нанести вред целому корпусу». В качестве контраргумента Хрисовери ссылался на собственный опыт, когда он в Греции неоднократно сталкивался с подобными выходками со стороны солдат, пытавшихся выменять порох на «стакан водки».

В 4 часа утра, когда «чуть забрезжило, бивуак зашевелился»: вся левая колонна вслед за генералом Хрулевым, ехавшим на белом скакуне, которого он выбрал, чтобы быть видимым в бою, двинулась к рубежу перехода в атаку. Валериан Зарубаев, командир 1-й карабинерной роты Алексопольского егерского полка, вспоминал, что войска шли на позицию долго, и при движении соблюдалась «мертвая тишина». Только когда рассветало, Зарубаев увидел, как позади его полка шла вся 8 пехотная дивизия, 2-го батальона Азовского мушкетерского полка и греческие волонтеры, за которыми следовала кавалерия и артиллерийские обозы. К этому времени артиллерийские орудия и штуцерные стрелки были уже расположены в заранее подготовленных укреплениях. Левее орудий, были выставлены пехотные батальоны в ротных порядках с интервалами в несколько линий и резервные части. Аркадий Панаев, командовавший греческими ротами, описывал, с каким воодушевлением они шли на позицию для атаки. Их ротные командиры, по его словам, «лихо гарцевали перед своими отрядами, с удалью помахивая саблями». Для русского офицера, привыкшего к движению исключительно в колоннах, каре, локоть к локтю, с соблюдением даже на поле боя элементов парадной шагистики (греки, как искренне изумлялся Панаев, «шли не в ногу»), было удивительным видеть развернутый греческий строй. «Походка волонтеров была легкая и быстрая; поворачивая головы во все стороны, подымая их вверх, они стремились проникнуть вдаль». После того как наступавшие русские войска заметил татарский пикет (по Зарубаеву турецкий), в Евпатории поднялась тревога и раздались первые орудийные залпы. В ответ открыла огонь русская артиллерия.

Сражению под Евпаторией предшествовала дерзкая, «экстраординарная», по оценке Хрисовери, разведка вражеских укреплений, в которой он принял участие вместе с Аркадием Панаевым. Его слова подтверждаются Панаевым, который рассказывал, что Хрулев послал его «с войсковым старшиной Савельевым и Христовери (так у Панаева - прим. автора) подъехать со стороны озера поближе к Евпатории, и осмотреть местность, прилежащую ко рву». По времени эта последняя визуальная рекогносцировка вражеских позиций в воспоминаниях Хрисовери отнесена к 7 часу утра, когда уже светало. Он описывал, как, стремительно проскакав вдоль городских укреплений на расстоянии примерно 200 метров, они увидели турок, которые «спешно бежали вдоль крепостных укреплений и по улицам, даже не открывая по нам огонь». Эти слова свидетельствуют, что на начальном этапе штурма Евпатории русские войска могли воспользоваться эффектом внезапного нападения. Спустя четверть часа, генерал Хрулев переместил две легкие батареи из резерва на левый фланг линии расположения русской артиллерии для обстрела города «косвенными выстрелами». После личных указаний Хрулева, чей командный пункт находился чуть левее расположения греческих рот, на передовом кургане, в 8 часов утра они под прикрытием канонады пошли в атаку со стороны Гнилого озера.

Первыми, согласно воспомина­ниями Хрисовери, в бой двинулись 5-я и 4-я роты. Затем настал черед трех остальных рот. С криками  («Да здравствует Император! Да здравствует православная вера!») они побежали вперед. Вместе с греками в атаку пошли и 4 сотни спешенных казаков (61 -го и 55-го полков), в резерв им был послан батальон спешенных драгун Наследника Цесаревича, который занял укрытие за стеною кладбища, примыкавшего к окраине города.

Греки «в единый миг рассыпались по команде своих командиров, и, составив множество линий рассыпного строя, так мастерски пошли вперед, что каждый стрелок из задних линий имел перед собою свободное пространство для выстрела, - писал Аркадий Панаев. - Когда же на близком расстоянии ото рва, окружавшего Евпаторию, турки из-за бруствера как варом обдали нас жеребьями (на четверо перерубленными пулями), греки, как один, все ринулись на землю и притаились недвижно за разными местными неровностями, пользуясь камнями, рытвинами, буграми, промоинами и тому подобными защитами, не пренебрегая ничем, что только могло их укрыть от неприятельского огня». Панаев, удивленный этой тактикой, не принятой в русской пехоте, которая по обыкновению шла в атаку колоннами, не сгибаясь под пулями и неся большие потери, первоначально хотел поднять их в атаку, но заметил, что «греки зашевелились, осторожно выправили ружья, метко выпалили и, перебежав вперед, переменились  местами». Так,прикрывая друг друга огнем, греческие волонтеры первыми из наступавших русских частей достигли рва на окраине Евпатории. Это была знаменитая тактика рассыпного строя, в том виде, в котором ее в российской армии ввели только после Крымской войны. Еще одно воспоминание о греках оставил неизвестный русский офицер-артиллерист, который вспоминал, что турки только услышав, что против них шли их «страшные враги албанцы», побросали пушки и бежали через понтонные мосты в город, «чтобы спасти себя».

Левее рот Панаева, со стороны кладбища, вели наступление 4-я и 5-я греческие роты во главе с поручиком Степановым. За ними, уже на самом краю левого фланга располагались четыре сотни спешенных казаков 61-го полка под командованием войскового старшины Селиванова. Греки и казаки выполнили поставленную перед ними задачу, выбив с кладбища скрытых турецких стрелков. Затем в подкрепление к грекам и казакам был послан 2-й батальон Азовского пехотного полка, который помог грекам овладеть неприятельским укреплением, устроенным напротив кладбища. Однако дальше наступление русских войск затормозилось. Вот как описывал эту ситуацию Хрисовери, чья 3-я рота одной из первых, вместе со 2-й ротой капитана Стаматиса Георгиадиса, прорвалась к крепостному валу: «когда мы оказались на расстоянии в несколько десятков шагов от траншеи, опоясывавшей город... внезапно, подобно реке, излился согласованный огонь из вражеских ружей, и мы, устремившись на крепость, оказались посреди яростных вспышек огня. «На землю и на колено! - закричал я. - Греки! Пусть каждый из вас займет по возможности защищенную позицию и открывает огонь!». В этот момент Хрисовери был ранен двумя пулями одновременно в правую ногу, в голень, но продолжил еще некоторое время руководить действиями подчиненных. Когда он отполз к яме, в которой укрывался от огня Аркадий Панаев и лежал уже раненый капитан Стаматис, он был ранен третий раз конической пулей в ногу. Панаев, на глазах которого произошло третье ранение Хрисовери, запомнил, что Хрисовери, «осматривая свою раненую ногу, неосторожно сел на внутренний край ямы, и в ту же минуту был вторично ранен в живот».

В 9 часов утра генерал Хрулев, заметивший, что вражеский огонь ослабел, решился снова дать команду на штурм частями левой и средней колонн наступавших, передвинув артиллерийские расчеты ближе к городу. Волонтеры предприняли еще одну отчаянную попытку перебраться через ров. По словам Панаева, греки, «вскочив разом, бросились к спуску, готовились спрыгнуть в ров, и не тут то было: ров был наполнен водой! Забегали туда сюда, но делать было нечего; хватились за лестницы, опустили ­плывут, а тут еще из-за бруствера в них, чем попало, и картечью, и пулями, и жеребьями». Видя, что атака сорвалась, греки быстро разбежались по заранее облюбованным укрытиям. В это время на поддержку к ним подоспели спешенные драгуны, посланные Хрулевым.

Панаев с ужасом увидел их «бодро и весело подходящих твердым фронтом в колонне...представляя, таким образом, для турецких стрелков такую сплошную мишень». Несмотря на предостережения Панаева, который даже покинул свое укрытие, чтобы предупредить их о грозящей опасности, драгуны отказались идти в атаку рассыпным строем. Более того, они вслух стали издеваться над тем, что «греки прячутся за камни». При развертывании в боевой порядок из колонны, драгуны потревожили греков, занимавших укрытия: те, были вынуждены вскочить. Этой суматохой не замедлили воспользоваться турки, незамедлительно открывшие огонь. На драгун и на вскочивших греков обрушился, по воспоминаниям Панаева, «град картечи, от которой последние потерпели более, нежели чем у рва». Вскоре и драгуны, понеся большие потери, были вынуждены отступить. Панаев и Степанов, чьи роты также понесли потери при попытке штурмовать ров, решили провести перегруппировку, отведя греков под прикрытие кладбищенской ограды. Там они пересчитали личный состав. К этому времени в общей сложности выбыло 25 человек, что было весьма ощутимо для греков, которые «придавая цену каждому выпущенному заряду, ...избегали всех тех случаев, где могли быть сами ранены, так сказать, без пути, приберегая себя к моменту действительного удара».

К слову, о «выпущенных зарядах». На вооружении нашей пехоты состояли гладкоствольные и нарезные ружья, а носимый запас патронов, в том числе и у греческих волонтеров, не превышал 40 единиц. Скорострельность гладкоствольных ружей в ту пору составляла 2-3 выстрела в минуту, а у нарезных -1 выстрел в минуту. Простая арифметика показывает, что через несколько часов боя, даже при самой экономной стрельбе, у солдат, находив­шихся на передовой, должна была ощущаться острая нехватка патронов. Приведем свидетельство евпаторийского чиновника Ракова, наблюдавшего за штурмом: «Греческие волонтеры из турецко-поданных и донские казаки... завязали самую живую перестрелку и вели ее около 4-х часов» . Можно предположить, что не лучшим образом дело обстояло и с артиллерийскими снарядами. К 11 часам утра русские войска, учитывая интенсивный огневой обмен, также столкнулись с дефицитом снарядов и пороха. В то время как в калибрах и в общей плотности огня турецкая артиллерия, поддерживаемая орудиями союзников с кораблей на евпаторийском рейде, имела превосходство. Вместо предполагаемых 30 орудий, у турок оказалось 100, из которых половина было большого калибра. Обратим внимание еще на одно обстоятельство: согласно наставлению для действия артиллерии, данному генералом Хрулевым перед штурмом он строго приказал «огня не учащать», поскольку «в прибывшем парке зарядов, кроме картечи, состоят только 2449, а потому заряды надо беречь». По расчетам Хрулева, предполагавшего возможность продолжительного штурма, в целях экономии боеприпасов одно орудие должно было производить выстрелы с интервалом не менее пяти минут. Соблюдался ли в пылу боя этот приказ, судить крайне сложно.

В похожих сражениях при равном качественном составе группировок артиллерии успех в артиллерийской дуэли обеспечивался полуторным, либо двойным количественным превосходством над противником, либо интенсивностью огня. И, если на первом этапе русская артиллерия «действовала столь удачно, - как писал Тотлебен - что многие из неприятельских орудий были вынуждены прекратить огонь и 5 зарядных ящиков, или погребков, были взорваны нашими выстрелами», то в последней фазе евпаторийского сражения, эффект внезапности для русской артиллерии был утрачен. Неприятельская артиллерия, по свидетельству доктора Генрици, пристрелявшись, вела меткий огонь в сторону «каждого выставленного нами орудия, надо было думать, что неприятель знал все занятые нами места». Любознательный доктор также обратил внимание на некую «несообразность» в расположении наших орудий, которые «дулами своими обращенные прямо вдоль широкой улицы, разделяющей Евпаторию от поля до самого моря, не стреляли в то самое время, когда неприятель шел по ней, наступая на наш левый  фланг».  Причину Генрици выяснил спустя три дня после сражения: «... пороху оставалось по одному заряду в пушках, который нельзя было выпустить, чтобы не лишить прислугу того убеждения, что пороху еще довольно».

Еще одна «несообразность» этого сражения была обнаружена уже автором настоящей статьи: несоответствие между диспозицией к штурму, согласно которой греческие роты должны были идти в центральной колонне атакующих войск, и их неожиданным перемещением на левый фланг, в левую колонну. На этот, на первый взгляд, малозначительный факт, никто из историков Крымской войны никогда не обращал внимания. А между тем, решение, принятое генералом Хрулевым в самый разгар боя, не только сломало первоначальную схему, но и привело к фатальным для русских войск последствиям. В плане нападения на Евпаторию, который был составлен подполковником генерального штаба Батезатулом, а потом измененным самим Хрулевым, предполагалось направить главную атаку на центр города, где действие корабельной артиллерии было наименьшим, а войска могли избежать опасности наступать под перекрестным огнем батарей и пароходов. Центральная колонна предназначалась для нанесе­ния основного удара, а левая и правая - для вспомогательных фланговых атак, охвата и обхода городских укреплений в целях «развлечения сил и внимания неприятеля». Начать их предполагалось несколько ранее главной атаки. Греки, конечно же, с самого начала шли в центральной колонне, чей маршрут начался из деревни Ораз, что точно указано на обеих картах и, что зафиксировано в воспоминаниях Хрисовери, Панаева и рапорте командира Азовского полка.

Рискнем предположить, что решение по смещению центра атаки на левый фланг произошло именно в тот момент, когда во время артиллерийской дуэли Хрулев увидел, как неприяте­льский огонь на левом фланге «ослабел». Он, видимо, посчитал, что эта часть Евпатории - слабое звено в неприятельской обороне. Если наше предположение, верно, то решение Хрулева атаковать левым флангом («слабая попытка атаки»), вводя постепенно резервы в бой, также оказалось ошибочным, так как плотность огня турецкой артиллерии была равномерно распределена по всей линии обороны. Войска левой колонны, попав под жесточайший обстрел, были вынуждены отступить. Изучение доступных нам картографических схем сражения ясно демонстрирует, что войска и правой и левой колонн, учитывая низменный рельеф Евпатории, попадали под двойной обстрел: береговой и корабельной артиллерии английских, французских и турецких судов, стоящих на рейде. Напрашивается вывод, что действия русского командования, несмотря на тщательную проработку деталей штурма, носили спорадический характер, не основывались на точных и достоверных данных о фактических силах и расположении орудий неприятеля. Возможно, все же был прав в своей оценке действий Хрулева военный историк Н. Дубровин, считавший генерала авантюристом, который полагался на русское «авось» и верил в «непогрешимость поговорки: «смелость города берет».

В третей и последней попытке штурма Евпатории принимали участие 3-й и 4-й батальоны Азовского полка и 2 резервных батальона Подольского егерского полка. Также, как и драгуны перед этим, они были встречены сильным ружейным и картечным огнем, несмотря на поддержку со стороны русской артиллерии, выдвинутой почти вплотную к городу. Азовцы пошли в атаку каре. Командир полка, генерал-майор Ф.М. Криденер, писал, что «пройдя кладбище, полк был совершенно открыт», и уже в самом начале из штурмовой команды было убито 200 человек (сравните с потерями греков!). Водная преграда остановила русских пехотинцев, а штурмовые лестницы оказались короче, чем ширина рва. Командир храбрых азовцев Криденер еще дважды лично поднимал людей в лобовую атаку, но, потеряв практически половину полка, и будучи сам контуженным в ногу, был вынужден отказаться от своей затеи. Приведенные в «расстроенное состояние» 4-й и 3-й батальоны были снова готовы идти на штурм, но «конная артиллерия не имела более уже зарядов и отступила». Турки в ответ начали свою атаку. Из города по дороге в Саки вышло до трех эскадронов турецкой кавалерии и батальон пехоты, которые, подойдя на ружейный выстрел, открыли стрельбу по отступавшим русским пехотинцам. Ретироваться обратно под защиту кладбищенских стен азовцы смогли только благодаря огневой поддержке греков: «волонтеры залегли на кладбище, и метким огнем облегчали отступление азовцев, выдержавших нападение больших масс пехоты, выступившей за бруствер, и кавалерии, атаковавшей их с фланга». О неудачном штурме Евпатории и последующем отступлении вспоминал и греческий волонтер Триандафилла Гальюри: «По приказу мы первыми вторглись в город, а за нами более пятидесяти казаков, сариссофоры, а за ними три пеших полка под руководством генерал-майора. Затем всех, кто стоял в первых рядах, враги атаковали активным обстрелом так, что мы были вынуждены расположиться у последне­го небольшого участка кладбища, а за нами и казаки; три же полка, готовые стоя атаковать, подошли намного позже, кладбище уже и так было полно мертвыми; не пригодились и лестницы, которые использовали, чтобы перебраться через ров; а после третьего нападения наблюдалось всеобщее отступление, которое проходило в полном порядке».

Генерал Хрулев, убедившись, что дальнейший штурм Евпатории повлек бы за собою огромные потери с нашей стороны, приказал отступать в «шахматном порядке». Однако и это далось нелегко: «отбившись от неприятельской пехоты, азовцы и с ними волонтеры, медленно и в порядке отступали, но два парохода, пользуясь туманом, обогнули со своей стороны мыс и, ставши во фланг левой колонны, открыли огонь, из под которого наши не скоро могли выйти», - писал Генрици. К 11 часам утра (по Хрисовери к 2 часам пополудни) стрельба прекратилась и русские войска были отведены на старые позиции, которые они занимали до начала штурма. Раненые были вынесены с поля боя на передовой промежуточный перевязочный пункт, «где было все необходимое и лекари для оказания первой помощи и лечения указанных бойцов».

Панаев описывал, как после боя он отправился на перевязочный пункт «проверить убыль и навестить раненых». Капитан Хрисовери, по его словам, держался мужественно: «сидел в кибитке, благодаря за участие, весело успокаивал меня насчет последствий ран», Стаматис, лежал на телеге, «жестко страдал». По характеру ранений («пулевые, сквозные и подкожные раны поперек груди и живота, как и проникающие в те же полости с одного, то с другого бока» и т.д.) Генрици определил, что «войска левой колонны, и особенно греки и азовцы, натыкались на неприятельский огонь со всех сторон» - с флангов и на близком расстоянии. По его информации, во временном госпитале в селении Тюп-Мамай насчитывалось 348 раненых, в том числе 14 греческих волонтеров.

Всего по официальной статистике в ходе штурма Евпатории потери русских составили 168 человек убитыми и около 600 ранеными. Что касается потерь оборонявшихся, здесь цифры разнятся. По различным данным, турки потеряли от 87 до 114 человек убитыми и до 300 ранеными. Можно предположить, что союзники сознательно занизили цифры своих потерь, поскольку русская артиллерия действовала сосредоточенным огнем с близкого расстояния. До сих пор нет полной уверенности и в количестве погибших с русской стороны. Модест Богданович называл число потерь в 768 человек, в том числе 1 генерал и 42 офицера. Но Хрисовери, как непосре­дственный участник этого драматического штурма, полагал, что количество погибших и раненых было неизмеримо выше: «убитых и раненых достигало тысячи», так писал он, ссылаясь на именные списки различных рот. По его мнению, как «историка этой битвы», это число должно «достигать тысячи пятисот, а возможно, и более». Триандафиллу Гальюри также считал, что «русские потеряли более двух тысяч человек, среди которых и генерал-майор». Потери греков также были достаточно велики - «более ста двадцати греков убитыми и ранеными» (Хрисовери, к примеру, оценивал число погибших греков в 60 человек), были ранены два ротных командира, одним из которых был сам Аристид Хрисовери, и один лейтенант.

В мемуарах Хрисовери попытался кратко подвести итоги евпаторийской операции. Он считал, что сражение было не только моральной, но и стратегической победой русских: оно позволило защитникам Севастополя получить кратковременную передышку и завершить работы по возведению новой оборонительной линии перед Малаховым курганом. Кроме того, «битва за Евпаторию - как писал Хрисовери - перевернула великие планы союзников, которые могли осуществиться»: она помешала соединению англо-французских войск с турецкой армией, которую планирова­лось перевести из болгарской Шумлы на Крымский полуостров.

Хрисовери был убежден, что существовал реальный шанс взятия города: «если бы были подкрепления, усиливавшие атаковавшие Евпаторию наши войска, несмотря на мощное сопротивление находившихся в городе пятидесяти тысяч солдат, мы овладели бы городом, потому что наша артилле­рия нанесла большой урон множеству людей, собравшихся на стенах крепости и в городе». С моральной точки зрения для Хрисовери особенно важным был факт, что в этом сражении «покрыло себя славой греческое оружие: «Наши русские братья оказали грекам честь сполна и полюби­ли нас так сильно, что даже их высшие офицеры смотрели на добровольцев с уважением». В то же время он честно говорил и о просчетах русского командования, в частности, неумелом штабном планировании, «слепом от природы», возмущался теми, кто «планирует сражения на столе и с огромными корпусами предпринимают ночные атаки и нападения против вражеских армий и крепостей» без точной рекогносцировки и просчета всех деталей штурма.

9 февраля 1855 г. греки выступили в осажденный Севастополь, а Хрисовери и другие раненые солдаты и офицеры оказались в госпитале в Симферополе. Там 13 февраля скончался от ран капитан К. Стамати, который был на следующий день отпет в Свято-Троицкой церкви при большом стечении симферопольской греческой общины. За участие в штурме Евпатории греческие офицеры и солдаты были отмечены русскими наградами. Так, «за мужество, оказанное в деле 5 февраля 1855 года под Евпаториею», Хрисовери был награжден золотой саблей с надписью «за храбрость». Ордена Св. Анны 2-ой степени был удостоен и командир 5 роты Константинос Папа-Дука, а шесть легионеров: Василий Михайлович, Константин Анагностопуло, Георгиос Каравано, Фотис Георгиу и Николай Кумари были представлены к георгиевским крестам.